— Он вам знаком? — спросил Оленин.

— Более чем, — кивнула Катя. — Это мой бывший муж, если мы говорим об одном и том же человеке. Кирилл — фотограф?

— Да. Называет себя фотохудожником, но, признаюсь, мне его работы кажутся слишком уж претенциозными. Значит, это ваш муж…

— Бывший, — уточнила Катя.

— Знаю этого мачо! Куда уж там! — засмеялся Станкевич. — Я был просто в ужасе, когда Катенька за него замуж собралась. Он же тоже у меня учился, да так и не доучился. Хорошо, хоть детей не завели. — Он покосился на Катерину: — Извини, душа моя, не хотел тебя обидеть, но с этим скоропалительным браком ты дала маху.

— Федор Борисович! — взмолилась девушка, откладывая вилку. — Прошу вас, не нужно о нем!

— Не буду, не буду…

Но остановить Станкевича было невозможно. Он с самим понятием такта был знаком плоховато и вовсе не замечал, что ни Катя, ни Оленин не жаждут слушать его версию неудачного брака любимой ученицы. Федор Борисович заливался соловьем и поведал всем присутствующим — а Дарья Степановна тоже сидела за столом — о том, как Катенька выходила замуж «в сумеречном состоянии», потому что у нее случилась «ужасная трагедия». Но она сначала об этой «ужасной трагедии» не знала, думала, что ее друг бросил, а оказалось, что тот погиб, разбился на своем «Харлее».

— Да-да, — вещал Станкевич, не обращая внимания, что на глаза Кати наворачиваются слезы, — ужас! Вот судьба-то…

— Федя, — Оленин положил руку на запястье Кати, нежно и ободряюще, — хватит, ты что, не видишь, что девочке больно об этом вспоминать?

— Прости, Катюша! Ой, прости! — опомнился Станкевич.

Они перешли к насущным делам, обсудили по полной программе детей Сергея Оленина, Никиту и Веру, которая по рассказам показалась Кате более симпатичной. Она подумала, что это странно: почему Никита сам не занялся своей квартирой? Он же художник? Или это слишком громко сказано? Так же громко, как и то, что ее бывший, Кирилл, фотохудожник? А может быть, Станкевич просто решил подкинуть ей работу, вот и уговорил старого приятеля воспользоваться услугами его бюро? Впрочем, какая разница! Катерина была рада любой работе, лишь бы она отвлекала ее от грустных мыслей.

А когда они с Федором уже покинули гостеприимный дом и ехали в Москву, девушка думала о том, что ей очень понравился Сергей, что впервые за последнее время она взглянула на мужчину как на человека, а не как на пустое место.

Было уже поздно, когда Катя вернулась домой, в квартиру родителей на Беговой. С тех пор как они уехали, оставив в ее полное распоряжение стандартные трехкомнатные «апартаменты», она немало потрудилась над внутренней отделкой квартиры. Девушке пришлось снести стены между холлом и маленькой комнатой, а также между ванной и туалетом. И темный неуютный холл превратился в комнату, где стены, окрашенные в персиковый теплый оттенок, радовали глаз насыщенной сочностью юга, и казалось, что здесь всегда светит солнце. Иллюзию вечного лета создавали и роскошные тропические растения, уместившиеся между стеллажей светлого дерева, на которых расположилась огромная библиотека, часть которой собирали еще дедушка с бабушкой, часть — родители, ну и сама Катя тоже внесла свою лепту. Здесь же стояли два небольших дивана, обитых белой кожей, и сервировочный столик на колесиках. Здесь было удобно принимать гостей — тем более что кухня от общего пространства была отделена лишь изогнутой барной стойкой. Спальню Катя сделала нежно-розовой, не побоявшись этого «цвета Барби», потому что в нем отсутствовала нестерпимо конфетная яркость, а светло-серый ковер, мебель грушевого дерева, серебристое покрывало и шторы делали этот колер аристократичным и сдержанным.

Рабочий кабинет с компьютером и кульманом был совершенно простым, насколько вообще может быть простым такое помещение. Единственное, чему Катя придала здесь особое внимание, так это освещению, чтобы можно было работать в любое время дня и ночи. Комната напоминала офис и не слишком-то хорошо вписывалась в обстановку остальных помещений, изысканных и женственных. Зато ванная поражала яркостью ультрамарина. Здесь Катя отыгралась вовсю, использовав в дизайне всю насыщенную гамму Средиземноморья.

Первым делом Катерина отправилась в ванную. Каким бы теплым ни был осенний день, она все равно немного замерзла, и ей хотелось согреться, погрузившись в бирюзовую эмалевую ванну, полную горячей воды и ароматной пены с запахом лаванды. Здесь уже ничто не напоминало о ее неудачном недолгом замужестве. Как только они с Кириллом разошлись, девушка избавилась от его личных вещей — смахнула с полки его парфюм, его зубную щетку, отправив в мусорное ведро все ненужные воспоминания. Теперь в ванной были только ее собственные вещи. В шкафчике — кремы, гели, муссы и прочие женские штучки, а на открытых стеклянных полках играли всеми гранями хрустальные синие флаконы с ароматическими маслами. Сейчас девушка выбрала лаванду. Этот запах успокаивал, навевал сон.

Вода ласково коснулась ее изящного тела с маленькой грудью, плоским упругим животом и обвила ее длинные ноги. Одну руку Катя положила на край ванны, но рука сама собой соскользнула вниз, опустившись на темный треугольник шелковистых волос, и ей пригрезилось, будто это вовсе не ее рука…

Катя чуть не заснула, окончательно разомлев в теплой воде, и с трудом добралась до кровати. Легла она, не надев ночной рубашки, с удовольствием ощутив под немного влажным телом прохладу льняной простыни, и укуталась невесомым пуховым одеялом. Ее веки отяжелели, и за занавес дрожащих длинных ресниц прокрался сон. Греза, которую она лишь мельком увидела днем, когда смотрела в нестерпимо желтый глазок клематиса. Хоакин…

Они лежали на прогретом за день песке уединенного пляжа, а позади них были густые заросли тамаринда. Лимонные цветы с прожилками, багровыми, как потеки крови. За близкий горизонт уплывало красное солнце, и тела двух безумно влюбленных людей, соленые от морской воды и пота удовлетворенной страсти, отбрасывали причудливые тени. Удовлетворенные… О нет! Они никак не могли насытиться друг другом. Катерина склонилась над своим возлюбленным, она осыпала поцелуями его спокойное прекрасное лицо, отодвигая в сторону спутанные темные волосы, погружая лицо в их безупречную тьму. Хоакин потянул ее на себя, и она легла сверху, а потом выпрямилась, приподнявшись, и ее грудь легла ему в ладони, как половинки спелого плода манго. Он вошел в ее горячую влажную глубину, и они замерли, прислушиваясь к тому, как пульсирует их жадная плоть, и сознание их меркло от непрерывного наслаждения, которое может подарить только этот медленный, прерывистый, мучительный ритм.