Сошлись на сорока четырех процентах, поскольку обе цифры вместе составляли сумму «восемь», обозначающую мистический источник богатства.

После соглашения лавочник имел право командовать:

— Не спускайте глаз с товара в пути. Запомните, депутат Лин Цзяо! Каждый листик чая, гвоздик или замочек должны остаться нетронутыми. Спите с тюками. Не спускайте глаз с товара. Помните — это залог вашего будущего. Нет товара, не будет будущего... Встреча в Яркенде, стране таджиков. Мой человек опознает вас.

— Выход в путь? — спросил отец.

— День сообщу. Я должен спросить астролога... Домой не возвращайтесь. Поживете в публичном доме «Дворец ноч­ных курочек», в южной части, близ Храма вечности. Рядом квартал заморских дьяволов, посольства и миссии, вокзал, большие гостиницы. Из-за того, что город в осаде, ассениза­ционные обозы бездействуют, там все завалено нечистота­ми. Из-за протестов иностранцев власти должны будут вы­пустить за городские ворота к свалкам несколько повозок с отбросами по договоренности с коммунистами. Две повозки будут наши. Их и нагрузим товаром...

— Кто договаривается?

— Профессор Ку из университета. Либерал, его студенты ходят на связь с коммунистами. Они поведут и повозки, потому что им доверяют. Они вручат вам вожжи упряжек, с которыми вы и ваши люди потом свернете в сторону Яркен­да.

— Как мы подсядем к студентам?

— Во «дворце» дадут знать... Выйдите от меня через за­днюю дверь. Отныне, депутат Лин Цзяо, избегайте ходить дважды той же дорогой или посещать вновь одно и то же место.

Отец поклонился.

Вечером принесли неподписанную записку с предложе­нием встретиться в маньчжурской харчевне на Рынке вос­точного умиротворения. Подавальщик, когда отец назвался, завел на второй этаж, поставил блюдце с тыквенными семеч­ками и исчез. Внизу, в общем зале, стоял пар от пампушек, баранины, разваренного риса, чая и подогретого шаосиньского вина. В осажденном-то городе! Чавкали и рыгали, буд­то свиньи.

— Приветствую почтенных, — прозвучал за их спинами сиплый голос. — Прошу извинить за опоздание... Банки по­закрывались... Разыскал один на улице Ван Фу Цзин в стане заморских дьяволов. Ужасные порядки... Банкиры не живут в том же доме, а приходят делать деньги в определенные часы... Я — мастер-караванщик Цинь.

Он оказался мастером скоростного разгрызания семечек, шелуху от которых сплевывал между балясинами в нижний зал. В углах губ редкие усы прикрывали рваные шрамы, будто однажды караванщик пытался перегрызть струну цит­ры.

Подавальщики споро расставили кастрюлю-самовар с тлеющим углем в поддоне, миски с бараниной, черными яйцами «столетнее наслаждение», маринадами, луком, крас­ной капустой, котелок с дымящимся рисом и пиалы с соуса­ми. Свинину не принесли.

Голову караванщика покрывал редкий ежик. Он брил, голову как это делают мусульмане. Поэтому отец удивился, когда подали вино.

Шаосиньское? Для всех?

— Послушай, депутат, — сказал Цинь развязно. — За­помни: три мусульманина — один мусульманин. Два — только половина. А один — и вовсе не правоверный...

Напрасно он, конечно, пытался показать свое превосход­ство над отцом, который непочтительные выходки не про­щал. Он не простил бы их даже могущественному капитану Сы, да не суждено оказалось сквитаться. У Клео возникло безотчетное чувство, что отец однажды убьет караванщика. Еще он подумал: кто заплатит по счету?

— А что будем есть в пути? — спросил Клео. — Если как сегодня, ничего лучше!

— Будем глотать то, что перед этим съедят верблюды...

Цинь отпустил под овчинной курткой ремень на штанах.

Рыгнул. Подмигнул Клео.

Говорил он с набитым ртом, брызгая слюной, шипел, втягивая воздух сквозь редкие зубы, если кусок попадался горячий. Сплевывая капустный лист назад в пиалу, назвал, как бы между прочим, место встречи, когда повозки с това­ром минуют линию блокады Пекина, в городке Бао Тоу на реке Хуанхэ. И ушел первым, сказав, чтобы отец расплатил­ся за обед, поскольку он тоже полагается за услуги караван­щику.

На улице, пока добирались пешком во «дворец», мела сырая поземка. В жарко натопленной «гостиной» девицы слонялись в заморских ночных рубашках и американских купальниках, некоторые были в одних чулках. Карнавал для офицеров гарнизона устраивался ежевечерне. Каморки де­виц занимали второй этаж. Одну, над которой висела таблич­ка красными иероглифами — «Белоснежная девственность», выделили депутату с сыном.

Сама Белоснежная девственность вызвалась готовить им завтрак по-пекински, как значилось в меню заведения. Жид­кая пресная каша, почти рисовый отвар, распаренные овощи и сливовый компот. Девушка оказалось такой красоты, что депутат, усмехнувшись, велел сыну закрыть рот, пока не залетела муха.