Я, естественно, облазил со своими подопечными все уголки, огороженные красными веревками от музейных посетителей. Фраза: «Собственно говоря, вы сюда входить не имеете права, но со мной можете…» – усиливала впечатление необычности экскурсии. Мы забирались на чердаки («Лучше всего здесь двигаться спиной вперед, так надежнее»), в свинарник («Вот из этого корыта ел Фридрих II после битвы под Кунерсдорфом, когда голодало все войско»). Так как дождь к тому времени перестал, а я вошел в раж, мы продолжили осмотр всей музейной деревни. Объяснения обрастали все более жуткими подробностями, но их принимали на веру. Не вызывали сомнений даже «остатки крыла самолета XVIII столетия – прообраза нынешнего истребителя "Старфайтер"». Поэтому я, доверительно понизив голос, продолжал обогащать историю новыми деталями: «Они и сегодня по-прежнему терпят аварии.

Тут должны существовать исторические связи. Представьте только, эта штуковина была найдена в 1932 году под Везелем, в шахте, а ведь эта «птичка» грохнулась еще в 1763 году. И вот сегодня, 200 лет спустя, день в день, навернулся еще один, на том же самом месте. Сейчас предполагают, что на некоторых участках Рейна каждые 100 лет благодаря вращению Земли возникают особые магнитные силы притяжения… Но об этом я во- обще-то не имею права ничего говорить, этим делом заняты профессора – ломают головы, как использовать это для нашей обороны».

Мои коллеги, с интересом следившие за экскурсией, с трудом сдерживались, чтобы не расхохотаться. Один раз некая дама спросила меня, почему альков, встроенный между двумя комнатами, имеет два выхода. «Ну это же ясно, – поучал я ее, – в правой комнате спала крестьянка, в левой – служанка, сам хозяин – в алькове; вот и нужна была своя дверь в каждую из комнат». Мне стало немного стыдно за эту пошлую шутку, так как молодая женщина стала пунцовой и поспешно потащила своего мужа к следующему экспонату.

Так я валял дурака в течение доброго часа, но потом я перегнул палку. Мы подошли к ветряной мельнице. Реставратор в белой куртке и белой шапочке что-то малевал на ней. «Вот видите, – заявил я хвастливо, – эта мельница из Сан-Суси. В таком виде ее и раскопали, со всеми причиндалами. Вместе с мельником. Вы же видите: он еще до сих пор весь в муке».

Это было уже чересчур. Оба экскурсанта остановились как вкопанные, словно наткнулись на невидимую стену, обменялись короткими взглядами и пошли прочь. Я не получил даже чаевых.

Несмотря на поражение, я впоследствии частенько устраивал импровизированные музейные экскурсии. Но в общем-то, роль искусствоведа мне всегда удавалась плохо. В 1981 году я отважился на проведение серьезной экскурсии по залам ганноверского музея искусств по приглашению его руководства. Хотя послушать заключительный доклад собралось более 150 человек, дело закончилось скандалом. На примере картины Пикассо «Герника» я позволил себе несколько серьезных замечаний по поводу политического содержания произведений искусства, заслуживающих внимания. Попутно я задал провокационный вопрос, почему, собственно, художнику, являющемуся членом коммунистической партии, в наши дни не дали бы занять место учителя рисования в Ганновере? Но самым предосудительным должно было показаться замечание, что известные полотна, купленные в 1936 году частными коллекционерами – из-под полы, по бросовой цене как произведения «деградирующего искусства», – сегодня превратились в капитал в руках миллионеров, тогдашних прозорливых ценителей прекрасного. Владелец шоколадной фабрики и собиратель картин Шпренгель из Ганновера, чью ценную коллекцию современной живописи можно лицезреть в музее искусств и чье влияние здесь ощущается во всем, вплоть до найма персонала, говорят, после этого бушевал в вестибюле: это-де начало конца всякого искусства, если такие его представители позволяют себе подобные безобразные выходки. При этом его, разумеется, нисколько не задевали выходки в духе Уленшпигеля вроде тех, что я вытворял на причалах в Спикероге или Куксхафене.

Однако самый обычный лодочный причал все же рано или поздно тоже сыграл свою роль в моих упражнениях по созданию амплуа представителя власти. В 1972 году семейство Киттнеров решило отправиться на прогулку с друзьями. Тропинка вела вдоль морского берега. Была пасха. Как и ожидалось, мы двигались среди множества таких же праздношатающихся, а точнее – в нескончаемом потоке пешеходов, шествовавших по узкой полоске между морской гладью и лесной опушкой. С высоты это должно было напоминать колонну муравьев. В бухте можно было видеть причал на деревянных сваях, который метров на 50 вдавался в море. Словно повинуясь тайному приказу, гуляющие, в том числе и мы, на этом месте резко отклонялись от маршрута и поднимались на мостик пристани. Все без исключения были вынуждены совершать этот поворот на 90 градусов и стройными рядами двигаться до конца мостика. Там они задерживались на несколько секунд, наслаждаясь свежим морским воздухом. Постоять дольше не было возможности, поскольку сзади напирали целые семейства. Новый толчок – и человеческая масса сомкнутыми рядами вновь двигалась в направлении суши, чтобы продолжить прогулку вдоль берега, а потом присесть где-нибудь за праздничным столом. Мостки изрядно скрипели.

Дойдя до мола, я внезапно осознал, что тоже был одним из тех, кто поддался стадному чувству, и на обратном пути не мог отказать себе в удовольствии совершить розыгрыш, дабы несколько поправить настроение. Приотстав на несколько шагов от своей семьи и друзей, я придал своему лицу «служебное» выражение и обратился к первому же из шедших навстречу гуляющих: «Извините, пожалуйста, я очень сожалею, но дальше идти нельзя. До прихода судна пристань закрыта. Когда вы увидите, что там, – я указал на воображаемый пункт на горизонте, – появится белый теплоход, вот тогда можете входить».

Теплоходное сообщение в это время года еще не было открыто, но человек об этом не знал или же не сопоставил этот факт с моими указаниями. Во всяком случае, он немедленно повернул в обратную сторону вместе с женой и детьми. Другие проходившие семьи тоже слышали мои слова и последовали его примеру. На всякий случай на обратном пути я просветил еще двух-трех отдыхающих – тем временем позади меня густая цепь шествующих уже разорвалась. Я с удовлетворением констатировал, что мои собеседники по своей инициативе стали спокойно и дисциплинированно разъяснять другим, почему вход на мостки, к сожалению, закрыт. Трюк сработал – все напоминало безупречно действующую цепную реакцию. Когда я спустился на берег, пристань уже опустела.