Кожухов стоял у зарешеченного окна и курил. Он знал, что где-то там, за окном должен находиться Сокольнический парк. Там наверняка сейчас молодые мамаши выгуливают своих дорогих чад, катая по прямым аллеям цветастые коляски, но только отсюда, с этого места, где он сейчас стоял, парка не было видно – парк спрятался за коробками кирпичных хрущевок, за панельными блоками брежневских построек "а-ля Ле Корбюзье", чтобы не тревожить молодых мам видом зловещего желтого равелина. Зато через стеклянный квадрат окна, забранного снаружи толстыми прутьями решетки, Кожухову хорошо были видны тюремный двор с глухими клетками для выгула заключенных и колючая проволока по периметру тюремных стен.

За тяжелым дубовым столом кабинета сидел следователь с черными, как смоль, волосами. Водрузив на нос очки, он читал том дела. Дверь кабинета с легким скрежетом отворилась и в кабинет, держа руки за спиной, вошел человек в кителе с генеральскими погонами, но без галстука, а следом за ним появился прапорщик-конвоир.

– Арестованный Плешаков доставлен, – сухо доложил конвойный.

Следователь снял очки и отодвинул от себя том дела.

– Спасибо, вы свободны… – сказал он.

Конвойный развернулся и вышел.

– Присаживайтесь, Юрий Алексеевич, – следователь кивнул на табурет рядом со столом. Доставленный шаркающей походкой (шнурки из ботинок вынуты) подошел к табурету и попробовал придвинуть его к столу, но табурет не шелохнулся – он был намертво привинчен к полу. У арестованного саркастически скривился рот – этот несдвигаемый табурет был как бы ещё одним напоминанием о том, кто он и где теперь находится. После неудачной попытки с табуретом арестованный сел и безучастно уставился перед собой, но Кожухов, обернувшийся от окна, успел заметить и это беспомощное движение, и эту то ли усмешку, то ли гримасу боли, исказившую на мгновение лицо арестованного генерала.

"Сдал, сильно сдал!" – подумал Кожухов, с тоскливым удивлением узнавая в этом похудевшем, сильно осунувшемся, далеко не молодом человеке, некогда лощеного и подтянутого генерала КГБ – своего первого начальника… Да, да… Плешаков был когда-то первым начальником Кожухова. С той поры, правда, прошло уже достаточно много времени (двадцать лет, считай!), но когда-то именно Плешаков принимал Кожухова в Комитет… И вот теперь Кожухову приходилось навещать своего бывшего патрона в тюрьме… "Во истину, пути Господни неисповедимы… Не зря, видно, говорят – от сумы и тюрьмы не зарекайся", – подумал Кожухов, разглядывая угрюмо сгорбившегося на монументальном табурете Плешакова.

– Юрий Алексеевич, – спокойным голосом обратился к арестованному следователь. – Мне приказано устроить вам встречу с товарищем Кожуховым… Из приемной президента России был звонок моему руководству… Но вы я вижу не удивлены?

Плешаков поднял голову и пустым, прогорклым голосом произнес:

– Не удивлен… У меня будет просьба… Я хотел бы переговорить с товарищем Кожуховым один на один…

Следователь покачал головою:

– К сожалению, Юрий Алексеевич, это исключено…

Но потом, видимо, вспомним откуда был звонок, вопросительно посмотрел на Кожухова. Кожухов перехватил его взгляд и утвердительно кивнул.

– Хорошо! Обойдемся без формальностей… – произнес тогда следователь. Он неторопливо поднялся, забрал со стола том дела, но перед тем как выйти, остановился в дверях и кивнул Кожухову на кнопку на столе.

– Это вызов… Позвоните, когда закончите… Охранник будет за дверью…

Тяжелая дверь за ним надсадно скрипнула. Кожухов подошел к столу и уселся на его место. Плешаков оставался все так же безмолвно сидеть на привинченном к полу табурете. Кожухов недоуменно хмыкнул и, не желая больше играть в молчанку, сказал:

– Юрий Алексеевич… Со мной связалась ваша жена… Она сказала, что вы хотите сообщить мне что-то очень важное… Что-то касательно Бельцина…

Плешаков поднял на него тяжелый взгляд (Кожухов увидел его воспаленные, с красными прожилками глаза). Произнес глухо:

– Да, Александр Василич… Я просил её об этом… У меня есть документы… подтверждающие, что Михайлов знал о готовящемся заговоре…

Голос его походил на только что слышанный скрип несмазанной двери. "Тюремные стены, видно, на все накладывают свой отпечаток", – мрачно подумал Кожухов, но вслух проговорил:

– Значит, по-вашему Михайлов знал о заговоре… Так? А потом дал себя спокойно арестовать… Простите, Юрий Алексеевич… Но… Как бы это помягче сказать… Нелогично это как-то…

Плешаков, горько усмехнувшись, понурил голову. Было странно смотреть на его могучую согнутую фигуру, беспомощно застывшую посредине кабинета.

– Арест Михайлова – фикция… – наконец выдавил он. – Михайлов с самого начала знал, что путч обречен… В Крыму его все время охраняли мои люди… Я должен был его освободить, как только этот путч захлебнется… У Михайлова была цель чужими руками убрать Бельцина… Бельцина должны были сбить, когда он возвращался из Казахстана… Только у них там что-то не заладилось…