– Стараемся, Владимир Николаевич, – ответил Егоров и тут же суетливым жестом выдернул руку из каменной ладони президента.

Цокая жесткими каблуками по стылому бетону, они направились к стоящим у аэровокзала машинам. Кругленький Егоров уселся на место в автомобиле рядом с водителем, а Бельцин неторопливо, солидно разместился на просторном кожаном сиденье позади. Расстегнув теплое пальто, он свободно распустил на шее мохеровый шарф, бросил рядом с собой меховую шапку и посмотрел в окно.

Машины тронулись. За окном в млечных сумерках замаячил плотный частокол из сибирских кедров. От этого, давно знакомого вида в груди у Бельцина вдруг окатило чем-то очень теплым и родным, мягкой и густой волной прошло по всему большому и сильному телу… Дома! Вобрав полной грудью воздух, Бельцин, не спеша, с растяжкой выдохнул. Ему вдруг вспомнилась старая байка об этих кедрах, точнее о сибирских соснах, которые застыли ровным строем вдоль дороги. По царской воле человеческая молва прилепила этим таежным великанам чужое название. Случилось это вроде как при Петре I, который развернул и поставил на крепкую ногу корабельное дело в России и даже начал продавать корабли за границу. Строились те корабли из этой самой сибирской сосны, потому как уж очень подходила её смолистая стать для корабельного дела. Да и, к слову сказать, были те корабли ничем не хуже заморских, вот только была тут одна закавыка, портившая всё дело. Привередливые иноземцы требовали строить корабли непременно из кедра, который в Сибири-то отродясь не рос, а произрастал все больше на средиземноморском побережье Палестины… Такая незадача… Ну, да не сворачивать же из-за пустякового недоразумения прибыльное дело. Вот тогда-то якобы и вышел царский Указ считать сибирскую сосну кедром и называть соответственно. Так ли оно было на самом деле, теперь определить уже было трудно, но точно то, что деликатесные сибирские сосновые орешки давно уже стали называться кедровыми, в то время, как настоящие кедровые орехи никогда, на самом деле, съедобными не были…

Бельцин отвлекся от давно знакомого пейзажа за окном и обернулся к сидящему на переднем сиденье Егорову.

– Слушай, Степан Алексеевич, а какая сейчас в крае средняя зарплата? – вдруг спросил он.

– Да под тысячу, Владимир Николаевич, – невесело отозвался Егоров. – Да, толку-то… В магазинах один только минтай в собственном соку остался…

– Что? С завозом плохо? – Бельцин насупился (он-то знал, что край практически всю зиму живет на северном завозе, – что по осени успеют корабли завести по Северному пути, по Енисею, на том и живут до весны).

– Плохо, – честно признался Егоров. – Раньше все по разнарядке из центра получали, а теперь все искать, да выбивать приходится…

Бельцин посмурнел, провел мускулистой пятерней по густым волосам и, откинув назад плотный седой чуб, спросил:

– Ну, а на рынках? Продукты есть?

– На рынках-то есть… То, что из магазинов скупили… Но цены такие, что никакой зарплаты не хватит…

Тогда Бельцин упрямо мотнул головой и взгляд его темно-серых глаз стал жестким и неприятным, как будто налился упругой, каленой сталью.

– Неправильно это! Надо дать мужику свободу, тогда и в магазинах всё появится! – он звонко хлопнул широкой ладонью по мягкой, пружинистой коже сиденья, так что лежащая рядом норковая шапка испуганно подпрыгнула. Потом хмуро добавил. – Вот об этом я и буду сегодня поговорить людям на митинге… Кстати, Степан Алексеевич, когда он начнется?

Егоров задрал рукав на запястье, поднес часы к самому лицу.

– Уже все готово, Владимир Николаевич… Но только может сначала перекусить с дороги? Потом уж на митинг?

– Перекусывать потом будем, – резко ответил на это Бельцин. Егоров быстро кивнул, затем взял в руки микрофон с пластмассовой подставки на торпеде и произнес:

– Едем на алюминиевый завод…

Выехав на развилку кортеж свернул к заводу. Вскоре вдали стали видны высокие дымы от его длинных, тонких труб, а потом показались приземистые прямоугольные заводские корпуса.

Когда вереница автомобилей подъехала к заводской проходной, Бельцин заметил, что перед въездом на заводской двор стоит большая толпа с плакатами. Люди переминались с ноги на ногу, часто стучали застывшими ботинками друг о дружку. Увидев подъезжающие машины толпа заволновалась – плакаты вскинулись, заколыхались, – на больших склеенных листах от руки было неровно надписано – "Бельцин ум, честь и совесть эпохи", "Владимир Николаевич, сибиряки с тобой!". Бельцин взглянул на эти атрибуты народного признания и почувствовал приятный укол тщеславия в груди.

Кортеж медленно въехал на территорию огромного завода и остановился перед квадратным административным зданием. Егоров выбрался из автомобиля и поспешно распахнул перед Бельциным дверь. Бельцин неуклюже вылез из длинной черной машины и направился к встречающему его директору завода Лукашину. Когда-то, больше двадцати лет назад, они с Лукашинвм были мастерами на этом заводе, но потом Бельцин пошел по партийной линии, а Лукашин остался на заводе, дорос до директора. Они не виделись почти пять лет, с того самого момента, когда Бельцина перевели в Москву.

– Здравствуй, Леонид! – деловито поздоровался со старым товарищем Бельцин. – Ну, докладывай, как тут у тебя дела?

– Работаем… – попробовал скупо откупиться Лукашин.

Бельцин недовольно сморщился, словно от зубной боли.

– Да, что вы все заладили – "работаем, стараемся"… – процедил он раздраженно. – Ладно! Давай… Показывай свое хозяйство… Пошли сначала к ваннам…

И без приглашения, сам направился к воротам электролизного цеха. Сопровождающие суетливо поспешили за ним.