– Вот полюбуйтесь, Василий Иванович, эта скотина собиралась тайком все наши планы военные выведать и за николаевские червонцы толкануть белякам. Все улики налицо, у него за пазухой карту шпионскую обнаружили, очень похожую на секретную, что в нашем сейфе хранится. Прямо как с аэроплана чапаевскую дивизию сфотографировал, каждую речку, каждый мосток, ничего не упущено. Бери хоть сейчас все наше расположение на прямую наводку и круши неприятельской артиллерией. Воля Ваша, но мне на такую погань и патрон неохота переводить, может, обратно контру в мешок, и по ранней дорожке на озере раков кормить.

Чумайс, державшийся и до этого не совсем уверенно, шуганулся окончательно, вплотную приблизился к той опасной черте, за которой следовала очередная замена порток. Предательский душок недвусмысленно потянулся от пленного.

– Напраслину возводят на меня, товарищ комдив, - залепетал рыжий лазутчик, обнажая в плаксивой гримасе дорогие коронки червонного золота.
– У меня аллергия на богатства врожденная, как только увижу царский червонец, сразу в обморок падаю. Можете хоть сейчас провести следственный эксперимент. Я же свой, Василий Иванович, самого, что ни на есть балтийского, рабочего происхождения. Во время штурма Зимнего, рискуя жизнью, снаряды на крейсер «Аврора» подносил. За этот геройский подвиг от товарища Троцкого письменную благодарность имею, даже серебряным портсигаром был по заслугам отмечен. Именной портсигар, смею заметить, только что Ваш денщик потянул, пускай возвернет, на нем и дарственная надпись имеется. Да я, чтоб Вы знали, с самим Владимиром Ильичом вот эту стратегическую карту, которую ординарец из-за пазухи вытащил, весь этот план электрификации под коммунизм разрабатывал. Во все электростанции молодой Советской Республики душу свою без остатка вложил. Да разве только душу, руки в геройском труде намозоленные к каждой плотине прикладывал.

Что тут сказать, хитер был, конечно, Чумайс, здесь не поспоришь, но у легендарного комдива и не такие гуси мимо кипящей кастрюли не пролетали. При виде только блеснувшего ряда коронок червонного золота, Чапай весь затрясся в пролетарском праведном гневе и покатил на рыжего раскочегаренным бронепоездом.

– Какой я тебе товарищ, белая шкура, может ты и мою революционную руку собираешься к народным электростанциям приложить. Судя по твоим конопатым лапищам, на них уже столько всего поналипло, что всей дивизией заморимся отрабатывать. Шлепнем мы тебя, подлеца, чтоб на общественное добро больше не зарился. От такой гадости, Петька, боюсь и раков стошнит. Может, повесим его на плотине какой-нибудь электростанции, вкрутим лампочку Ильича куда следует, и пускай, как фонарь, болтается. Или вместо пугала приспособим, воронье отгонять. Все трансформаторы на электростанциях обгадили, уже несколько раз замыкание было. Ты только представь, в штабе две ночи без света сидели, хорошо хоть капелевцы засаду не сделали. Главное дело к Ленину, сволочь, примазывается, заслуги себе по электрификации коммунизма приписывает. Одним словом, пустим в расход, от нас еще ни одна контра не ускользала. Ты погляди пока за ним, Петруша, а я до ветру схожу, дела кой-какие с Кашкетом по службе офо рмлю.

Василий Иванович, лениво потягиваясь, подошел к шалашу, заглянул в его теплое чрево и обнаружил притворяющегося спящим денщика, который только что с любопытством рассматривал трофейный, литого серебра, портсигар. Так же, не торопясь, комдив заложил себе в рот половину покрученных пальцев и, что есть мочи, пронзительно свистнул. Кашкет вскочил с топчана, как ошпаренный, и так саданулся скворечником об центральную стойку берлоги, что едва не разрушил крепкое камышовое жилище. Метнулся к дверям, чудом не протаранил лоб в лоб командира и замер в ожидании подзатыльника.

– Чего, лоботряс, заметался, - беззлобно спросил денщика командир.
– Тебе не кажется, что после недавнего боевого задания, следует на озеро непременно сходить, освежиться. Если ты в запахах не очень разборчив, то после переодевания пленного, в шалаше не духами французскими стало потягивать.

Немедленно бери полотенце и следуй за мной, поморжуем маленько. И, не пускаясь в дальнейшие разъяснения, Чапай командирской походкой направился к озеру, будучи твердо уверен, что Кашкет не замедлит помчаться за ним по тропе.

Над Разливом уже в полную силу господствовала разогревшаяся солнечная глава и природа с вожделением потянулась к ее щедрому теплу. Бесчисленное множество бабочек, кузнечиков и стрекоз, вперемежку с мелкой и средней пичугой, начали заполнять, озвучивать лесное пространство божественной симфонией живого пения. В такие минуты с восторгом и благоговением проникаешься непостижимой сокровенностью вечной жизни на матушке нашей Земле. Не своего личного прозябания, но жизни, как таинственной мистерии огромной планеты, неутомимо бороздящей просторы Вселенной. Просто дух захватывает, когда начинаешь задумываться, что идущие к озеру Чапай с денщиком, тоже ведь стремительно мчатся вместе с Землей по космическим звездным орбитам.

Еще на подходе к озеру комдив сердечно поведал Кашкету захватывающего содержания историю, как на раннем клеве к нему, на заправленный смачным червем рыбацкий крючок, подцепился гигантских размеров судак. Как почти полтора часа жаркого боя он доблестно сражался с озверевшей рыбиной. И как, фактически у самого берега, эта сволочь рванула из последних мочей натуженное удилище и бамбуковая палка не сдюжила, разломилась на несколько непотребных частей. Но самое досадное заключалось в том, что в ходе жесточайшей схватки, любимая подарочная трубка Чапая неожиданно упала в озеро. Теперь любой ценой требовалось выловить ее, сиротливо лежащую на дне, скорее всего под ольховой корягой. Учитывая, что намедни комдива прострелило радикулитом в левую поясницу, то хочешь-не хочешь, однако Кашкету придется осваивать подводную стихию. В самом деле, разве может настоящий страж революции допустить, чтобы над любимой прогулочной трубкой Чапая глумились в сплетениях водорослей озерные пиявки и головастики.

Прибыв на место недавней морской баталии, безутешный денщик оголил свое обреченное на истязание тело с загорелыми, будто одетыми в коричневые перчатки, руками и такой же загорелой, по самые костлявые ключицы, физиономией. Осторожно прикоснувшись дрожащими пальцами обреченной ноги к ненавистной холодной воде, он пережил потрясение, сопоставимое разве что с высоковольтным электрическим разрядом или эффектом разорвавшейся гранаты. Тем не менее, Кашкет отрешенно перекрестился, как перед последним причастием, сверкнул глазами на командира и, сломя голову, ринулся в этот огнедышащий осколок ледовитого океана. Буквально после первого смертельного нырка, ошалевший подводник с отчаянным победным криком «нашел, но что-то очень мягкое», выбросил на песчаный берег перебитую напополам зеленую жабу.