— Благополучной вам охоты, — ответила она. — И пусть тропа будет гладкой под вашими мокасинами, а добыча — богатой.

Мужчины легкой трусцой направились от деревни. Джон уже привык к монотонной скорости охотничьего полубега, полуходьбы. Икроножные мышцы больше не сводила судорога, пока ноги проглатывали милю за милей. Но по снегу бежать было тяжело. Когда они остановились передохнуть и прислушаться к тишине окружавшего их зимнего леса, тела их блестели от пота.

Погода стояла мягкая, скорее даже оттепель. Джон слышал монотонный стук капели, стекающей с деревьев, на потемневших ветвях которых наконец появились почки. Аттон настороженно приподнял голову.

— Что ты слышишь? — спросил он Джона.

— Ничего.

Аттон поднял брови. Он никак не мог привыкнуть к нечувствительности англичанина.

Индеец тут же присел, и рука его взметнулась в жесте с двумя поднятыми пальцами, что означало заяц или кролик. Джон сразу же затаился рядом с ним, и оба наложили стрелы на тетиву.

Зверек продвигался медленно, совершенно не подозревая об их присутствии. Они услышали его раньше, чем увидели, потому что он был совершенно белым на фоне белого снега — зимний заяц с шубкой белоснежной, как у горностая. Когда он уселся на задние лапы, единственным, что выдавало его присутствие, были маленькие ямки темных следков на снегу и время от времени предательское подрагивание уха.

Аттон поднял лук, и еле слышный щелчок, когда вылетела стрела, был первым, что насторожило зайца. Он взметнулся вверх, и стрела ударила его точно в грудь, за передней лапой. Джон и Аттон бросились за ним, но заяц несся впереди, таща за собой стрелу, которая увертывалась и прыгала вместе с ним, как гарпун с подбитой рыбой.

Внезапно Аттон вскрикнул. Он споткнулся и упал на землю. Джон прекрасно понимал, что сейчас было не время останавливаться и спрашивать, что случилось. Он бежал дальше за перепуганным насмерть созданием, петляя между деревьями, то перепрыгивая через упавшие стволы, то огибая валуны, и наконец пополз на карачках через редкий зимний кустарник, чтобы не терять из вида раненое животное.

Вдруг раздался мушкетный выстрел, громкий и пугающий, прозвучавший в ледяном молчании леса, как гром пушечного выстрела, и Джон в ужасе отпрянул назад. Зайца подбросило в воздух, и он упал на спинку. Джон привстал из кустов, полуобнаженный, с кожей, разрисованной медвежьим жиром, в юбочке и куртке из оленьей шкуры, и уставился прямо в изнуренное, голодное лицо своего старого друга Бертрама Хоберта.

Он сразу узнал Бертрама, несмотря на знаки голода и усталости на лице. Он готов был выкрикнуть приветствие, но английские слова не шли с языка, и тут он осознал, что мушкет Бертрама нацелен ему в живот.

— Он мой, — прорычал Бертрам, оскалив черные полусгнившие зубы. — Мой. Слышишь? Моя еда.

Джон раскинул руки в быстром умиротворяющем жесте, все время помня о тростниковых стрелах, острых как бритва, угнездившихся в колчане у него за спиной. Он мог наложить стрелу на тетиву и выпустить ее гораздо быстрее, чем Бертрам перезарядит свой мушкет и прицелится. Он что, совсем сумасшедший, угрожает пустым ружьем?

— Отойди, — махнул рукой Бертрам. — В сторону, или, Богом клянусь, я застрелю тебя на месте.

Джон отступил на два, три шага и с молчаливой жалостью наблюдал за тем, как Бертрам, прихрамывая, проковылял к мертвому зайцу. На косточках осталось немного драгоценного мяса, но вкусные потроха и сердце выстрелом разметало по снегу. Серебристая шкурка, которую можно было выгодно продать, тоже была попорчена. Половина зайца пропала зазря из-за того, что убит он был ружейным выстрелом, тогда как стрела Аттона прошла бы прямо до сердца и оставила бы только небольшую дырочку величиной с медную монетку.

Двигаясь с трудом, Бертрам наклонился к тельцу, поднял его за обмякшие уши и засунул в ягдташ. Он оскалил зубы на Джона.

— Убирайся, — снова сказал он. — Я убью тебя за то, что уставился на меня своими злыми черными глазами. Это моя земля, или в любом случае почти моя. Я не допущу, чтобы ты или твои ворюги-соплеменники бродили в десяти милях от моих полей. Пошел прочь, или я вызову солдат из Джеймстауна, и они выследят тебя. Если здесь поблизости твоя деревня, мы найдем ее. Мы найдем и тебя, и твоих щенков и выжжем все.

Джон отступил, не сводя глаз с Бертрама. Его лицо было изуродованной руиной, выкованной из старой, солнечно улыбающейся уверенности в себе. И теперь у Джона не было ни малейшего желания выступить вперед, назвать себя и поприветствовать своего старого друга и товарища по путешествию. Он не хотел знать этого человека, этого слабого, бранящегося, воняющего человека. Он не хотел признавать родства с ним. Этот человек угрожал ему, как врагу. Если бы он успел перезарядить мушкет, Джон не сомневался, тогда его кровь была бы на снегу, и живот был бы разорван выстрелом, как у зайца.