Игнасио Гутьеррес умер вместе со всем расчетом одного из минометов. Второй миномет, однако, сохранил боеспособность... чего отнюдь нельзя было сказать о машинах, которые они обстреливали.

Харах зарычал.

У него была еще дюжина машин с минометами... и все до единой — во многих милях от места боя, в дальнем конце извилистых троп, по которым его пехота преследовала человеков. Он мог доставить их сюда — за некоторое время, — так же как мог нацелить кинетический удар и за считаные минуты положить конец всему этому делу. Но чем дольше он будет тянуть, тем больше потерь они понесут от этого единственного оставшегося миномета человеков. А если он вызовет кинетический удар, то уничтожит подопытных, за которыми его послали, наряду с их защитниками... что сделает всю операцию и все уже понесенные потери совершенно бессмысленными.

Этого нельзя было допустить. Если эти дикари были настолько глупы, что, утратив всякий здравый смысл и элементарные приличия, желали умереть сражаясь — он сделает им такое одолжение!

Полковник взглянул в просвет в лиственном пологе. Уже смеркалось, а шонгайрийцы не любили сражаться в темпом. Но время еще есть. Они еще успеют прорвать оборону человеков до наступления темноты...

Стивен Бачевски ощутил приближение атаки. Он и сам не смог бы объяснить, откуда он это знал — но он знал. Он и вправду чувствовал, что шонгайрийцы накапливают силы и готовятся идти вперед.

— Идут! — крикнул Бачевски и услышал, как его предупреждение передают по выгнутой подковой линии обороны в обе стороны от командного пункта.

Мастер-сержант отложил свой автомат и устроился за крупнокалиберным пулеметом Владимирова. На последнем крае обороны «Бастони» было установлено три станковых пулемета ПКМС на лафетах-треногах, но даже у снабженческих талантов Мирчи Бесараба были свои пределы. Он сумел раздобыть всего один крупнокалиберный пулемет, и это была громоздкая, неуклюжая штуковина; в ней было шесть с половиной футов, и предназначалась она для установки на автомобиле, а сейчас ей соорудили импровизированный лафет.

Шонгайрийцы двинулись вперед с ураганным огнем из автоматов, сопровождая его ливнем гранат. Минное поле задержало их и расстроило их ряды, но они продолжали наступать. Они подошли слишком близко, чтобы последний уцелевший миномет мог стрелять по ним, и огонь открыли средние пулеметы.

Шонгайрийцы закричали и стали падать, исчезая в брызгах кропи и ошметках тел, но затем на тропе за ними показалось два бронированных транспортера. Бачевски даже предположить не мог, как они сюда добрались, но их установленное на турелях энергетическое оружие рыскало взад-вперед, выискивая цель. Потом сквозь хаос, кровь и ужас пронеслась плотная, словно бы осязаемая молния, и один из пулеметов умолк навсегда.

Но Стивен Бачевски знал, откуда эта молния прилетела, а русские сконструировали свой пулемет Владимирова под патроны калибра 14,5 миллиметра, употреблявшиеся в их противотанковом ружье конца Второй мировой. Двенадцатиграммовые пули ПКМС обладали дульной энергией в четыре тысячи джоулей. А пуля пулемета Владимирова весила 65 граммов... и обладала дульной энергией почти тридцати три тысячи джоулей.

Мастер-сержант прицелился в машину, из которой вели стрельбу, и всадил в нее очередь со скорострельностью шестьсот выстрелов в минуту.

Бронетранспортер содрогнулся, когда бронебойно-зажигательные пули со стальным сердечником хлестнули по нему со скоростью девятьсот шестьдесят метров в секунду. Его броня предназначалась для защиты от легкого стрелкового оружия, и против этого линия смерти у нее не было ни малейших шансов. Машина извергла столб дыма и пламени.

Ее сотоварищ развернулся в ту сторону, откуда исходил этот ливень и из одиночного окопа встала Элис Макомб. Она безрассудно подставилась под огонь, и выпущенный ею снаряд из РБР-М60 врезался во второй бронетранспортер... за секунду до того, как очередь из шести пуль убила ее на месте.

Бачевски развернул раскаленный ствол пулемета Владимирова и повел вдоль строя шонгайрийцев, изливая на врагов всю свою ненависть и отчаянное стремление защитить детей за своей спиной.

Он все еще стрелял, когда шонгайрийская граната заставила его пулемет умолкнуть навеки.

Он медленно пришел в себя, выплывая из глубины, подобно призраку. Он пришел в темноту, боль и водоворот головокружения, волнения и обрывков воспоминаний.

Он моргнул — медленно, машинально, пытаясь понять. Он бывал ранен куда чаше, чем ему хотелось вспоминать, но ничего подобного с ним никогда не бывало. Боль никогда не текла у него прямо под кожей, как будто ее гнали удары сердца. Однако же, хотя он знал, что никогда в жизни не испытывал подобной боли, она была странно... отстраненной. Да, эго была часть его, но отгороженная от него головокружением. Удерживаемая на расстоянии воображаемого полушага.

— Ты очнулся, мой Стивен.

Это было утверждение — не вопрос, понял Бачевски. Могло почти что показаться, будто стоящий за ним голос мы млея убедить его в этом.

Бачевски повернул голову. Она словно бы принадлежала кому-то другому. Казалось, будто это движение заняло целую вечность, но в конце концов в поле его зрения вплыло лицо Мирчи Бесараба.

Мастер-сержант снова моргнул, пытаясь навести резкость, но не преуспел. Он лежал в какой-то пещере, из ее входа видны были ночные горы, а с его глазами было что-то не то. Все казалось странно выбивающимся из фазы, а в ночи то и дело что-то вспыхивало, подобно зарницам.