– Я пойду одеваться, Константин Сергеевич, – сказала Елена. – Ждите меня терпеливо. Тут книги, только не курите много, – муж не курит, и ему будет неприятен запах табака. Вас это не стеснит?
– О, нисколько, – ответил он, идя за ней. Она скрылась в соседней комнате, плотно притворив дверь за собой, а он сел в кресло и тотчас же, как бы назло закурил.
Елена, очутившись в спальне, лихорадочно быстро начала одеваться… Перебирая платья, она вынула то, которое больше всего шло к ней, и удивилась.
«Какая я странная, – подумала она, – и сама я себя не понимаю… Ведь мне нисколько не интересно понравиться ему, а я все-таки выбрала платье, которое лучше всего идет мне. Состороны можно было бы подумать, что мне именно этого хочется. Какая неправда! Почему же я это делаю и почему мне не стыдно того, что делаю?»
На ее звонок пришла горничная крадущимися, неслышными шагами, очень довольная, что барыня уезжает с чужим барином, и стала застегивать платье на ее спине, улыбаясь своим мыслям. Елена же приоткрыла чуть-чуть дверь в гостиную и сказала громко:
– Вам еще не надоело ждать, Константин Сергеевич?
– Нет, нисколько, – ответил он, вставая; голос его издали показался ей незнакомым, некрасивым. – Забудьте о том, что я жду вас.
– Давайте разговаривать, – смеясь произнесла она… – через дверь.
– Давайте, – весело ответил он, делая усилие разглядеть ее в черную скважинку.
– Вы верите в Бога?
– Вот что вам интересно?.. В Бога? – переспросил он. – Пожалуй, верю, – подумав, сказал он.
– И живете по заповедям?
– Кажется, что так, – рассмеялся он… – Впрочем, не все исполняю свято.
«Как он далек от моей души», – вдруг в порыве тоски подумала она и, помимо своей воли, сказала откровенно:
– А я не верю ни в Бога, ни в заповеди.
– Серьезно?
– Серьезно…
«Зачем она об этом? – спросил себя Глинский. – Ах, понял… вероятно, намек, – какой же я недогадливый».
– Если правду сказать, – с поспешностью выговорил он, – то я тоже ни во что не верю… абсолютно.
– Все же я думаю, – как бы дразня его, сказала Елена, – что вы хотя и не верите ни во что, однако дурного не сделаете.
«Кажется, ей нужен мой ответ, что я способен сделать дурное», – подумал Глинский и сейчас же проговорил с жаром:
– Нет, сделаю, Елена Сергеевна… Что захочу, то и сделаю.
– Например, влюбите в себя женщину, – но этого уже никто и дурным не считает.
– Нет, я способен на все, Елена Сергеевна, уверяю вас.
– А подделаете ли чужую подпись на векселе?
Он опешил… Вся его развязность, любовное настроение вмиг исчезло.
«Не понимаю, чего она хочет от меня, – подумал Глинский. – Может быть, денег или просто выпытывает. Зачем это? Ведь я хочу только обнимать ее, целовать, сделать своей любовницей… Какая странная женщина».
И ему сделалось неприятно, что он приехал сюда, что, может быть, всю дорогу надо будет поддерживать такой неинтересный разговор.
– Нет, не сделаю, – брезгливо сказал он, – но потому, что это просто… ну, не эстетично…
– А я бы сделала, – искренно произнесла она. – Я бы все могла сделать. Если только одну минуту подумать, что человечество по существу ничем не отличается от кучки муравьев, то можно все, что угодно, сделать… Нет, это все не то, я думаю иначе, а на словах выходит Бог знает что.
На этом разговор оборвался… Она была уже одета, и когда появилась в гостиной в открытом нежно-розовом платье, стройная, непохожая на других женщин, Глинский моментально забыл неприятный разговор и издал восклицание восторга.
– Как вы хороши, как прелестны! – вырвалось у него. Он искренно был поражен и тронут ее красотой. – Сейчас у меня единственное желание: взять осторожно вашу руку и поцеловать ее почтительно.
Он так и хотел сделать, но она, странно довольная, веселая, не дала ему руки и велела горничной принести шляпу.
На лестнице, как только дверь закрылась за ними и щелкнул замок, Глинский без спроса взял Елену под руку… Она с каким-то жестом стыдливости высвободилась и стала быстро спускаться вниз, держась за перила. Глинский остался позади… Вынув папиросу из серебряного портсигара, со многими надписями и монограммами, он закурил и, весьма довольный этим началом, последовал за ней.
На улице Елена все еще торопилась, шла впереди Глинского и лишь успокоилась, когда уселась в просторную, чистенькую коляску. Он сел рядом с нейи сказал кучеру куда ехать.
