Шрифт:
— Вот нахалки! Совсем дикие, а еще бабами себя называют. Сущая свора бандиток!
— Дядька, кончай вонять. С тобой пошутили. Уж если всерьез навалимся, взвоешь. А убежать не дадим! Врубился?
— Дошло, козлик престарелый?
— Девки, это же Бондарев! Бывший прокурор! Совесть знайте, угомонитесь!
— Ладно тебе мозги сушить! Ну и что, если он Бондарев? Нам он нынче до мандолины! Мы свободные бабы, все при семьях и при детях. А этот хмырило только при мундире. А под мундиром ничего путнего, один окурок и тот прошлогодний.
— Да отстаньте вы от него! — вступилась Варя.
— Чего над ним квохчешь? Мы приехали!
— Я пошел бы к Анастасии, но неловко. Поздно, что делать.
— Дядя! Ни писий в трусишки! Все поместимся! Давай похаваем, что есть, и дрыхнуть завалимся.
Но спать все легли уже утром.
Когда Игорь Павлович оделся, его узнали и перестали вольничать. Шутки стихли:
— Я подумала — ты брешешь. Подобрала на свалке бомжа и выдает его за мужика. А этот натуральный Бондарев! Чтоб его черти взяли!
— И не говори, приперся козел не вовремя! — возмущались бабы.
— Да что я вам плохого утворил? За все годы ни одного плохого слова не сказал. Вступался за каждую, охрану сдерживал, начальство зоны за вас жучил. И получил на орехи. А за что? — возмущался Игорь Павлович.
— Заступник выискался, ети его мать в старого пердуна! А почему ты, облезлый хорек, выпустил нас из зоны позднее всех? Почему давал в обиду начальнику зоны и охране? Не вставил фитиль спецчасти, когда нам не отдавали посылки и письма из дома? Ведь мы говорили, жаловались тебе на то! Все мимо ушей пролетало. Хотя обязан был вступиться, да хрен там. Не твоя жопа болела!
— А помнишь, как зимой гоняли нас на работу, наруже в то время под пятьдесят градусов зашкаливало. Чего ж не вступился и не запретил. В то время волки не трахались, из логова не вылезали, а нас на трассу посылали. Скажи, это по-человечьи? Вас бы, старых мудаков, протрясти по холодку! Тогда иначе взвыли бы! Или не знаешь, почему у нас ноги и руки поморожены. А мы все твои подлянки помним! Как тухлой баландой давились. За каждое слово в ШИЗо кидали! А как охрана приставала к нам, ты о том знаешь, вонючий барбос!
— Каждый день жили, как на войне! Вспомни, подлый лешак, что устроили нам, когда двух километров трассы до плана не дотянула бригада, враз на жратве ужали! И это в лютую зиму! В резиновых сапогах на работу гоняли. Зверюги такое не выдержали б! Тебя самого нужно было заставить пропердеться по холодку! Глядишь, живее дошло бы!
— Девчата! О чем вы? Я же в Магадане работал. Не мог каждый день к вам приезжать. Надо было от начальника зоны добиваться улучшения условий. Это по адресу. Мое дело законность, ее соблюдение!
— Ой, не ссы на мозги! О какой законности говорить в зоне. Там о ней не слышали никогда!
— Ты хоть знаешь, что половину получки у нас забирало начальство? И попробуй хоть слово брехни, устроили бы такое, что никаких денег не захотели бы!
— Это точно! — подтвердили все.
— А почему мне не сказали, когда в зоне были? Чего тогда молчали? — возмутился Бондарев.
— И ты с той кормушки хавал! Делились с тобой.
— Ничего подобного! Я и не знал и не слышал о том беспределе. Даю слово, не знал!
— Во, недоделок! Они всех трясли на «бабки». И нас, и мужиков! А откуда у них квартиры, машины, дачи, охрана? Кто для них купил? С получки на такие расходы не хватит, как ни старайся,— лютовали бабы.
— Своими руками разделался б, знай я о том! — возмущался Бондарев.
— Ну, что ты им сделал бы! Чуть копнул бы, они тебя размазали б прямо на зоне. И докажи, что такой был когда-то!
— Вон мы его в Москве встретили. Он там окопался наш Семенов. По театрам шляется, по концертам и хрен ему не брат. Нас увидел, ошалел и спрашивает:
— А что вам в Москве надо?
— Вроде, мы не такие же люди и нас дальше Колымы выпускать нельзя.
— Ну, мы Семенова взяли в оборот. Все ему высказали. Обложили матом средь улицы. А что еще сделаешь, столько лет прошло. Он стоит, ухмыляется и уговаривает:
— Девчонки, успокойтесь, не кипите, все давно прошло!