Меня из комнаты не выпускали. Один раз мне понадобилось в туалет, и меня провожал солдат. По дороге я сумела схватить свой тоненький дневничок. Даниил, как-то прочтя его, сказал смеясь: "Ну, знаешь, твой дневник ничуть не лучше "Странников". Я это запомнила, ухитрилась его стащить и в туалете уничтожить.

Хотелось спать, просто ничего не чувствовать. Я не плакала, отвечала на какие-то вопросы.<…>

Когда мы вышли в переднюю, в квартире стояла тишина. Меня провожала одна соседка. Муж ее отсидел, вернулся, и она сама тоже, так что уж кому бояться, так это им, а именно она вынесла мне кусок черного хлеба и несколько кусочков сахара: "Вам это пригодится". Я ее поблагодарила и сказала в ответ: "Вот, Анна Сергеевна, мои керосиновые талоны, возьмите их". Ведь не пропадать же талонам.

За мной подъехала легковая машина — не "воронок", а бежевого цвета. И меня повезли на Лубянку в новом, очень красивом пальто, которое я успела поносить дня два. Мне его сшила мама. Книги, письма они увезли отдельно.

На Лубянке меня сразу повели вниз, в подвал, и я решила, что ведут пытать и расстреливать. Вот тут кончилось мое ошеломленное спокойствие, конечно, совершенно ненормальное, и я разрыдалась. А конвоиры смеялись. Они, видимо привыкли к таким реакциям тех, кого тащат в подвал, тащили-то не пытать и расстреливать, как обычно ждали все арестованные, а просто брать отпечатки пальцев. Я была совершенно сломлена и заливалась слезами, плакала навзрыд. Я была убеждена, что Даниил уже расстрелян. И с того дня плакала несколько месяцев. Не сознательно, просто все время текли слезы.

А. А. Андреева. Фотографии из следственного дела. 1947

Говорили, что я и во сне плакала. Когда на первом допросе следователь о чем-то меня спросил, я перекрестилась, считая, что с Даней уже все кончено, и еще немного, и со мной тоже будет все. Только бы не очень долго пытали" [375] .

Но полуторагодовое следствие только начиналось. На первый допрос Андреева привели в 11 часов 24 апреля. Он длился час, и вел его майор Иван Федорович Кулыгин, заместитель начальника второго отделения "Т" ("террор"). Он, как обычно, начался с анкетных вопросов. Из них арестованного мог насторожить лишь последний — о родственниках, проживающих за границей.

Второй допрос после часового перерыва вместе с Кулыгиным вел еще один заместитель отдела "Т" — полковник Михаил Адрианович Жуков. Они начали с изъятого письма Татьяны Усовой и планомерно подошли к роману

"ВОПРОС: О каком литературном завещании идет речь в этом письме?

ОТВЕТ: Находясь в армии, я послал в Москву Усовой письмо, в котором писал, что делаю ее своим душеприказчиком и поручаю ей после моей смерти издать оставленные у нее мои литературные произведения.

Этот документ Усова и имеет в виду, когда пишет о литературном завещании.

ВОПРОС: Какие литературные произведения вы оставили Усовой?

ОТВЕТ: Уезжая на фронт в 1942 году, я оставил Усовой сборник моих лирических стихов, поэмы "Монсальват" (она была не окончена), "Кримгильда" и "Лес вечного успокоения". Название последней поэмы позднее, после возвращения из армии, я изменил на "Немереча", что на брянском говоре означает — непроходимая чаща. Оставил Усовой я также начатый мною роман "Эфемера".

ВОПРОС: Еще какие свои произведения вы оставляли Усовой?

ОТВЕТ: Больше Усовой я ничего не оставлял.

ВОПРОС: Это точно?

ОТВЕТ: Да. Совершенно точно.

ВОПРОС: Разве эти произведения по своему содержанию могли быть напечатаны в Советском Союзе?

ОТВЕТ: Ни в одном из перечисленных мною произведений ничего антисоветского нет.

В поэме "Монсальват" и "Немереча" имеются оттенки мистики. Такие же оттенки мистики имеются и в некоторых моих стихах. Эти произведения, конечно, сейчас напечатаны быть не могут.

Такие мои стихи, как в циклах "Бродяга". "Лесная кровь". "Янтари" — могли бы быть напечатаны.

ВОПРОС: Вы утверждаете, что не писали антисоветских произведений?

ОТВЕТ: Да. Я это утверждаю.

ВОПРОС: Цитирую вам одно место из письма, о котором шла речь в начале допроса: "такой огонь не может задеть ничто извне (как у Ирины Федоровны)". Кто такая Ирина Федоровна?

ОТВЕТ: Ирину Федоровну я не знаю. Полагаю, что речь идет о МАНСУРОВОЙ, которую, кажется, звали Марией Федоровной. О Мансуровой я как-то рассказывал Усовой как о примере верности любимому человеку.

ВОПРОС: Вы лжете. Вам отлично известно, кого имела в виду Усова, упоминая имя Ирины Федоровны. Предлагаем говорить правду.

ОТВЕТ: Я повторяю, что Ирину Федоровну я не знаю.

ВОПРОС: А героям, описанным в ваших произведениях, вы не давали имя — Ирина Федоровна?

ОТВЕТ: Нет, не давал.

ВОПРОС: Прекратите запирательство. Следствию точно известно, что Ирина Федоровна героиня одного вашего произведения. Говорите правду.

ОТВЕТ: Я прекращаю запирательство. Ирина Федоровна — это действительно имя героини одного моего романа.

ВОПРОС: Какого?

ОТВЕТ: Роман называется "Странники ночи".