— А потом?

— Потом? — переспросил я и пожал плечами. Надо будет повидаться с Бланкой Диес и уведомить ее о закрытии дела за отсутствием состава преступления. Может, хоть это ее проймет, и она осчастливит нас ранее неизвестными подробностями из своей семейной жизни, как знать? А нет, так отправим материалы в архив, и конец, если только у судьи не будет иного мнения. Хотя вряд ли, поскольку он ни разу не поинтересовался ходом следствия. Жаль — не хотелось бы уезжать отсюда с неприятным осадком в душе. Однако ничего не поделаешь: такова жизнь.

В понедельник с утра пораньше я предстал перед Перейрой с намерением изложить ему план дальнейших действий. Он встретил меня в прекрасном расположении духа, и я сразу догадался почему: на нем не было черных очков. Он слушал меня внимательно, одобрительно кивая головой.

— Отлично, Вила, — сказал он, когда я закончил. — Конечно, разыскать длинноногую русскую — перспектива заманчивая, но не настолько, чтобы гоняться за ней по городам и весям, рискуя сломать себе шею. К счастью, шумиха в газетах заметно поутихла, да и заголовки потеряли прежнюю остроту. А когда полковник позвонил в пятницу тому высокому чину из Министерства промышленности, чей интерес к происшествию в мотеле переполошил наше ведомство, тот и не вспомнил, о чем речь. Мало того, он даже не выслушал до конца доводы полковника, подтверждающие ненасильственный характер смерти. «Зеленые» тоже стали проявлять больше благоразумия и уже не жаждут крови. Чего еще желать?

На какое-то мгновенье я почувствовал себя Бастером Китоном в той знаменитой сцене из фильма «Паровоз генерал», где машинист во весь опор мчит свой паровоз по рельсам, думая, будто спасается от преследования толпы, но внезапно оборачивается и понимает: сзади никого нет. Вот и память о бедном Тринидаде Солере, который не шел у меня из головы все последнее время, порастала быльем.

Вероятно, именно поэтому я решил продолжить расследование, и чем безнадежнее оно выглядело, с тем большим отчаянием я хватался за единственную ниточку, тянувшуюся к неуловимой блондинке. Тем же утром я позвонил в полицию и попросил связать меня с кем-нибудь, кто занимается элитарными проститутками в Мадриде. Разговаривавший со мной дежурный довольно хмыкнул и спросил с явной издевкой:

— А вам для чего, сержант?

— Уж, наверное, не для того, чтобы прожигать деньги в публичных домах. И будь любезен, обращайся по уставу: «господин сержант» — ты на службе, — одернул я зарвавшегося шутника. — Да и я тут не бирюльки играю, а расследую убийство.

Услышав раздражение в моем голосе, да вдобавок магическое для каждого полицейского слово «убийство», дежурный понял, что выбрал неудачный момент для упражнений в остроумии. Он ненадолго прервал разговор, потом деловитым тоном отослал меня к инспектору Савале, сообщив его адрес и телефон. Я поблагодарил и повесил трубку.

Позвонив инспектору, я попросил его о встрече, и тот с готовностью согласился. По телефону он показался мне вполне симпатичным человеком, хотя и не без претензий на роль все и вся отрицающего скептика. Наше знакомство только подтвердило первое впечатление. Колоритная внешность Савалы могла бы послужить источником вдохновения для художников-фовистов: брюки цвета спелого граната, розовая рубашка, небесно-голубой пиджак, подбородок и щеки заросли как минимум трехдневной щетиной, а на мизинце красовался массивный золотой перстень с печаткой. Его кабинет выглядел так, словно по нему разом прошлись братья Маркс: [29] один навел порядок, а другой тут же перевернул все вверх дном. Он тепло с нами поздоровался, с удовольствием посматривая на мою помощницу.

— Надо же, как расцвела наша доблестная гвардия! — воскликнул он.

Я ввел его в курс, сообщив, на каком этапе застряло следствие, потом рассказал о блондинке и коснулся ее предположительной национальной принадлежности. Савала слушал меня с преувеличенным вниманием, норовя запустить мизинец с печаткой себе в нос.

— Не знаю, Беликува… В голову не идет ничего путного.

— Бевилаква, с твоего позволения, а для экономии сил и времени просто Вила.

— Пусть будет Вила, но это не меняет сути. Ты не представляешь, сколько красивых девчонок под стать твоей блондинке втянуты в торговлю живым товаром: танцовщицы, несостоявшиеся модели, да и состоявшиеся тоже.

Чаморро деликатно кашлянула.

— Возможно, я преувеличиваю, но все равно их тьма тьмущая. Положим, не все такие высокие: метр восемьдесят — я правильно понял? Но, согласись, когда видишь роскошную девку, тебя мало волнуют ее пропорции и легко впасть в заблуждение относительно роста.

— Придется отталкиваться от того, чем мы располагаем.

— Ладно, другой ориентир тоже ничего нам не дает. Поди их разбери, кто они на самом деле: русские, украинки, эстонки, латышки, литовки, белоруски, чешки, польки, болгарки… Хотя надо признать, лишь немногие подходят под твое описание блондинки с русским акцентом. Но и в этом случае ее трудно отыскать: в тех местах, о которых мне известно, похожих девушек нет, а в других работают нелегальные иммигрантки и в той мере, в какой им позволяет профессия, предпочитают не высовываться.

— При таком положении вещей у меня почти не остается шансов, — согласился я. — Будь в нашем распоряжении хотя бы ее фотография, а так… Но все же я попытаюсь.

Савала оставил нос в покое и принялся тереть глаза. Потом театрально вздохнул и сказал:

— Пожалуй, у меня есть кое-что на примете — эффективный и надежный канал. Если не сможешь им воспользоваться, тогда остается одно: обзванивать номера по объявлениям в газетах либо искать свои источники информации. Да сопутствует тебе удача!