Последними подошли начальник стражи и казначей.

– Письмо написано, – шепнул Керим. – Гонца ищем. Скоро отправится.

– Хорошо, – кивнул Рошан. – Я укажу вам человека. И еще кое-что надо будет сделать.

Под стеной заныли трубы, и разговор прервался. Из разношерстной толпы посланников выехал юноша изнеженного вида. При виде его Сабих поморщился: кожа-то бархатистая – нежному персику под стать, и усики чернее амбры, разодет, словно девица. Зачем это щегольство на поле боя? Воину меч нужен, а не побрякушки!

Тимурташа же разбирала досада. Проклятые манбиджцы словно ждали подвоха. Его лучших бойцов вышвырнули из города, словно котят! Ворота закрыли! И как они так быстро опомнились?

– Эй, Иса! – крикнул он. – Что молчишь? Зубы в падали увязли? Или, с матерью да сестрами греша, умаялся?

Сестер у Исы отродясь не было. Благословенная матушка (мир ей!) давно лежала в могиле. Что правителю с глупой брани? На воротах не висит, за ноги не хватает. Но лицо Исы побурело. Юноша рванулся к обидчику – словно тарантул из норы выскочил.

– Шакалий твой язык! Кизяки им из костра тягать! – заорал он в ответ.

Бедуины хмыкнули: что этот феллах в кизяках понимает? Но дело пошло, перебранка ширилась, росла. Тимурташ и Иса принялись со вкусом лаяться, перебирая родственников и друзей, свои достоинства и чужие несовершенства. Наконец добрались до сути:

– Зачем ворота закрыл, сын пятнистой суки? Мы о чем договаривались?

Иса оглянулся на Сабиха. Начальник стражи злобно оскалился в ответ. Отступать было некуда.

– Аллах да сгноит твой язык в вонючей пасти! Договоры меж нами несбыточны. Проваливай, Тимурташ, или познаешь брюхом наши мечи!

– Тогда слушай последнее мое слово, Иса. Аллах свидетель: сдашь Манбидж со всеми жителями его и имуществом – подумаем. Может, явим вам милость. Нет – будет кровь ваша нам дозволена.

После утренней неудачи Тимурташу хотелось резни. Наставления мудрого дяди позабылись. Ведь Манбидж, если его взять без боя, так и так отойдет Балаку. А с боем – и пограбить можно, и удаль молодецкую показать. Манбиджаночки опять же… Не нужно обладать мудростью Пророка (да благословит его Аллах и да приветствует), чтобы предугадать исход переговоров.

– Скорее терн прорастет сквозь твое седло, – кричал взбешенный Иса, – и искровянит тебе зебб, чем Манбидж откроет ворота!

Старый бедуин наклонился к Тимурташу и что-то прошептал. Тот недобро усмехнулся.

– Терн, говоришь? А это мысль. – Он обернулся к своим воинам, указывая на Хасана: – Разденьте-ка шакала.

Хасан рванулся, но кочевники держали крепко. Закружились в вихре полосатые халаты, белоснежные куфии, конские хвосты. Кто-то загоготал, кто-то отпустил непристойную шуточку. Марьям в ужасе прижалась к гебру.

Сверкнула сталь. Страшно закричал Хасан, и всадники разъехались в разные стороны. Бывший правитель Манбиджа лежал на земле – голый, окровавленный, безволосый. Иса скрипнул зубами.

Неужто убили?!

Но нет. Тимурташ сумасброд, но не дурак. Взметнулась плеть. Хасан вскочил и с воем помчался к стене. Бедуины перехватили его, когда до спасения оставался один шаг. Окружили, погнали назад. Защелкали плети; стремясь уйти от ударов, пленник ворвался в заросли терновника.

Дикая слива только-только зацвела, словно белая метель покрыла колючки, – покрывало модницы. Несколько раз манбиджец вырывался из зарослей, но бедуины вновь загоняли его обратно. Достань у Хасана сил прорваться сквозь шипы – он бы спасся. Но проломиться сквозь белоснежную кипень цветов, сквозь сплетение ветвей и шипов не под силу даже человеку в доспехах. Что уж говорить о голом пленнике?

Когда вдоволь наигравшись, бедуины вытащили из терновника обессилевшего Хасана, тело его превратилось в сплошную рану.

– Смотри, Иса. Призываю в свидетели всех пророков: тебя постигнет то же самое. Даю сроку до завтрашнего дня. А потом – не отыщется в моем сердце пощады ни к юному, ни к умудренному сединами. Ни к молодой невольнице, ни к старухе. Ты обратил лицо к франкам, а я изгоняю тебя из людей.

Возвращались со стены в молчании. Тягостная картина жгла душу, не давая покоя.

– Бороду обрили!.. – бормотал Иса. – Шакалы! Воистину львы гнева рычат в пустыне сердца моего… Брат, брат! О позор мне! Ибо видел я наготу твою и безбородие. – Затрещала ткань. То Иса рвал на себе одежды.

Какофония звуков врывалась в уши. Что-то гнусаво пищал Керим, гулким барабаном вступал голос Сабиха. Рошан подвел к начальнику стражи Марьям.

– Сабих, девчонку надо вывести из города.

– Помилуй, Рошан! Аллах лишил тебя разума. Не будет ли ей безопасней находиться в городе, чем скитаться в степи, спасаясь от воинов Тимурташа?