— Здравия желаем.

— Здравствуй, дорогой. — Лермонтов достал из кармана монетку. — Вот тебе гривенник. Сделай одолжение, не рассказывай никому, что видел, как я иду на прогулку.

Сторож обиделся.

— Вай, зачем платить? Илико и так может молчать.

— Нет, держи, это тебе подарок.

— А, подарок — совсем другое. Мадлоба! Спаси Бог! — Он наклонился к уху Михаила и прошептал: — Барышня видел. Тоже на прогулку. — И понимающе закивал, хитро улыбаясь.

Вот мерзавец! Все знает! Дать бы в рожу тебе, Илико! Как не везет. Но теперь поздно отступать.

Значит, она пришла? Незадача: отказать в письме было гораздо проще. А теперь придется искать новые слова. Да еще под гипнотическим взглядом. Сможет ли он уйти от ее чернокнижных чар?

Подходя к беседке, издали увидел белую шляпку. Девушка сидела, понурившись. Михаил взошел на ступеньку.

— Здравствуйте, Майко.

Какая она бледная нынче! Синяки под глазами. Взор какой-то туманный. Ссохшиеся губы.

— Здравствуйте, Мишель. — Покашляв, она проглотила комок. — Хорошо, что вы пришли. Я посмотрела, а записки нет, и вас нет. Очень огорчилась.

Он взял ее ладонь и поцеловал. Мягко прижал к щеке.

— Пальчики холодные. На дворе такая теплынь!

— А мне зябко. Видимо, вчера ночью простудилась.

— Бросьте, это нервное.

— Может быть, и нервное. После нашей встречи я не сомкнула глаз. Думаю и думаю. И не знаю, на что решиться. — На глазах у нее выступили слезы. — Я люблю вас… это так… и не перестану любить никогда… вы — мой идеал — умного, талантливого мужчины. Подождите, не перебивайте, у меня и так путаются мысли. Но любить — одно — каждый волен и вправе. А идти под венец — совершенно другое. Столько жизненных обстоятельств! Не уверена, что смогу их преодолеть.

Неожиданно для себя он сказал с горячностью:

— Не следует решать столь поспешно. Оба мы взволнованны и не мыслим трезво. Надо остудить разум. Время подскажет.

Встрепенувшись, девушка спросила:

— Что вы предлагаете?

— Нынче я уеду из Цинандали. Вскоре должен прийти указ императора о моем переводе в Петербург. Я поеду через Тифлис. Было бы чудесно, если бы к тому времени — скажем, через две-три недели — вы тоже оказались в Тифлисе. Мы увидимся и тогда объяснимся окончательно.

В глазах ее вспыхнула надежда.

— Я согласна! — Она взяла его за руку. — О, Мишель! Вы такой чудесный!

Лермонтов иронически улыбнулся.

— Вы меня не знаете. Я бываю гадок, сам себе противен.

— Все мы не без греха. Надо видеть главное, не замечая мелочей.

Он привлек ее к себе, заглянул в глаза. Брови были густые, почти сросшиеся на переносице.

Михаил дотронулся губами до мягких губ, снова ощутил знакомый запах миндаля. И поцеловал уже крепко, плотоядно.

Вырвавшись, она поправила волосы под шляпкой. Покачала головой, но не проронила ни слова. А затем чуть ли не бегом покинула беседку.

— Подождите, Майко! — крикнул вслед Михаил. — Я могу надеяться на встречу в Тифлисе?

Ответа он не услышал.

Лермонтов вздохнул.

— Странная она. Нервы такие слабые. Видимо, часто бывают истерики.

Он сел, закинул ногу на ногу. Разбросав руки по перилам беседки, блаженно прикрыл глаза. Хорошо! Все устроилось славным образом. И не разрыв, и не узы брака. Просто уход от сложностей. А увидятся, нет ли в Тифлисе — бог весть! Возвращаться к бабушке лучше одному.

Во время дневного чая, на котором Майко снова не было, Лермонтов объявил о своем намерении ехать в часть. Чавчавадзе даже слегка растерялись.

— Как же так, Михаил Юрьевич, любезный? — удивился князь. — Мы не поговорили как следует. И не выбрали вам подарок. Нет, помилуйте, вы должны остаться.

Он ответил:

— Я надеюсь на нашу новую встречу в Тифлисе. И хотел бы попросить Нину Александровну разрешить мне поклониться могиле Грибоедова.

У Нино дрогнули ресницы.

— Конечно, я весьма тронута этим вашим желанием. Обязательно сходим к моему Сашеньке вдвоем. Мы, должно быть, окажемся в Тифлисе в первых числах ноября.

— Стало быть, скорее всего, увидимся.

Михаил уезжал из имения около семи вечера. Все семейство, кроме Давида и Майко, провожало его, стоя на балконе. Он помахал рукой и, пришпорив Баламута, поскакал по аллее к выходу.

Вскоре впереди показался всадник — это был Давид.

— Что-то ты рано удираешь от нас, Маешка, — хмыкнул он. — Или не понравилось?

— Очень понравилось — что ты, Дато! Но, как говорится, труба зовет. Да и негоже злоупотреблять гостеприимством.

— А отец подарил тебе кинжал из своей коллекции?