Ещё у этого корыта есть дизельный мотор, с помощью которого танковоз передвигается по воде, дымя соляркой и стукая своим плоским днищем на каждой волне: при волнении более четырёх баллов ему отчаливать от берега запрещалось. Так близко казался посёлок китобоев, что мы решили сходить туда на танковозе, благо один из них уже собирался уже отчаливать.

Два замызганных, одетых в насквозь пропитанные маслом чёрные бушлаты матросика без разговоров пустили нас на борт, и танковоз, воняя соляркой, захлёбываясь своим инфарктным дизелем, выпустив на полбухты шлейф синего дыма, отчалил в направлении посёлка. Вода в бухте была настолько чиста, что виден был каждый камешек на дне. Казалось, вот он, рядом, стоит только протянуть руку, чтобы его взять. Мне не верилось, что глубина здесь тридцать метров, я в это не верил до тех пор, пока не кинул лаг.

Было видно, как он опускается, опускается, опускается, а до дна ещё не дошёл. И только когда коснулся дна, подняв фонтанчик мути, я увидел, что моряки не обманывают — длина вытравленной бечевы действительно была около тридцати метров, хотя в воде казалось, что она имеет длину не более метра. Пока мы восторгались этим чудом природы, двигатель стал всё более и более сбоить, откуда-то из-под будки пошёл дым от горящего масла, и двигатель окончательно затих.

Стало страшно тихо.

Восторги наши вмиг улетучились.

Наше корыто болталось посреди бухты по воле волн.

Радиостанции не было.

Матросики долго ковырялись в потрохах мотора и наконец сообщили, что сгорела какая-то муфта, разрушился подшипник и своим ходом мы больше идти не можем.

Солнце уже клонилось к закату, надо было что-то делать. Матросики полезли в аварийный запас. Там была ракетница и две ракеты. Дали первую ракету, вторую — никто на берегу на это и внимания не обратил: солнце висело низко, наш танковоз, видимо, был им засвечен настолько, что ракет видно не было. По берегу ходили люди, но на нас внимания не обращали никакого.

Стало обидно от безвыходности: берег кажется рядом, рукой подать, а сообщить об отказе, позвать на помощь не можем. Между тем наша баржа потихоньку, незаметно стала дрейфовать в открытый океан: парусность большая, да и течение из бухты. Мы вспомнили героический подвиг советских матросов и стали изучать, чем располагаем на случай дальнего путешествия.

Располагали мы практически ничем: две трёхлитровых банки абрикосового компота, полбуханки хлеба и ни капли питьевой воды. На душе заскребли кошки: нас тащило всё дальше от берега, солнце почти уже село, ракет нет, двигатель починить нечем. Когда мы уже стали присматриваться, кто во что обут, и вспоминать рецепт приготовления сапог, от берега отчалил в нашу сторону второй танковоз. Нас заметили! Дальше уже всё было просто: подошёл танковоз, кинул нам буксирный трос, и через час мы уже были на берегу.

Больше пускаться в подобные экспедиции я не рисковал.

Интересные ассоциации у меня остались от этой бухты Касатка.

Остров Итуруп Южной Курильской гряды.

На острове живёт немало народу: тут и лётчики, и пограничники, и моряки, и гражданские труженики…

Так уж сложилось у нас, что военные вечно служат и живут в глуши, бездорожье, на краю света, где Макар телят не пас.

Военные — это понятно — служивый народ, принявший и блюдущий Присягу, как говорится — продавший душу государству, человек без паспорта. За натуги свои он получает больше денег (хотя это относительно: собранных за год денег едва хватает на скромный отпуск на материке — почти всё уходит на дорогу туда да обратно), на пенсию уходит раньше. Военных во все времена государство благодарило за службу: царь-батюшка, к примеру, с присвоением капитанского звания даровал военному ещё и звание дворянское, а по выслуге 25 лет ещё и поместье оному с крепостными даровал, дабы кормили те крепостные человека, отдавшего жизнь Родине…

А вот гражданские…

Гражданские на краю света…

Гражданские в дикой глуши, в постоянных трудностях и лишениях, на тяжкой работе, в тайфунах, землетрясениях и цунами, в постоянно поджидающих на каждом шагу опасностях лишиться самого дорогого, что есть у них — жизни, практически не имеющие не только возможности выехать на материк, но и порой вообще без связи с внешним миром, лишённые элементарных благ цивилизации, не имеющие возможности не только откушать винограда, арбуза или дыни, но и даже просто чеснока, потому что и огорода-то нет: может быть, что и выросло бы, да нет времени на огородик… День за днём тяжкая работа, грязь и неустроенность, убогое жильё без элементарных удобств… Зачем это? Чтобы по окончании смены завалиться в ларёк, взять бутылку, выпить её в одиночестве и упасть на свою койку до утра? Я понимаю военных, — они присягнули и выполняют приказ. Они не принадлежат себе до окончания службы.

Но гражданские — свободные ведь люди. С паспортами. Что их держит в этих глухих краях? Встречал я романтиков, которые живут в этих краях, потому что тут дико.

Это охотники, рыболовы, путешественники, покорённые местной красотой и застрявшие тут на неопределённое время, даже учёные, изучающие жизнь кеты или котиков, к примеру, или деятельность гейзеров вблизи спящего вулкана…

Эти — не пьют. Но этих — мало. Что же гонит человека на край земли? Водка.

Водка гонит человека на край света. Водка лишает его человеческого достоинства, отнимает у него сначала деньги, потом — дом, семью, потом — будущее. Человек превращается в животное, способное ради водки на всё.

Человек продаёт душу зелёному змию так же, как военный — государству. Только с той разницей, что если у военного хоть в конце туннеля есть свет, то у пьяницы конец один — сгореть от водки, закончить свою жизнь в одиночестве и нищете где-нибудь под забором, не оставив после себя ничего на земле — ни семьи, ни внуков, ни памяти.

Поутру гарнизон всполошился: на рейде в бухте стоял корабль с материка.

Корабль был так далеко от берега, что казался маленьким. Корабль пришёл ночью.