Предрассветный ветер terral, что в августе вечно дует здесь с гор Сьерра Морены, разносит по узким улицам портовые ароматы — гнилых водорослей, рыбы, железистой [199] воды Рио Тинто и просмоленного дерева. А ведь когда-то порт Палое знавал лучшие дни и лучшие запахи!

Было время, пахло туг и малабарским перцем, и имбирем, и корицей, и другими драгоценными пряностями, щепотка которых стоит целой коровы или парочки овец. Бесчисленные грузчики катили тогда на причалы бочонки с хиосской мастикой, дорогими винами, сгружали тончайшие, невиданные ткани, сводили по гулким сходням тонконогих коней с нервно подрагивающей, лоснящейся шкурой. Эх, да мало ли! Но все это — до того, как магометане взяли Константинополь. Теперь куда опаснее стало европейцам ходить старинными средиземноморскими торговыми путями: турки то и дело пускают на дно чужие купеческие корабли. Процветают только португальцы. В своей знаменитой школе Генриха Мореплавателя в Сагреше они сумели построить каравеллы, способные уверенно плавать в океанских водах, и теперь опасности El Mediterraneo [200] португальцев не касаются: океаном они вышли к богатому золотом побережью Африки и завладели им, а еще — обогнули Мыс Бурь, откуда рукой подать до изобильного Востока! Потому и называют теперь португальцы Мыс Бурь по-новому — Cabo da Boa Esperanca, мыс Доброй Надежды. Для них-то — доброй! А вот в испанских портах — куда пустыннее и тише. Поредел лес мачт в гаванях. Разоряются судовладельцы. Нищенствуют семьи грузчиков и моряков.

И вот, невесть откуда, является пред их королевскими величествами Изабеллой Кастильской и Фердинандом Арагонским некий генуэзец по имени Колумб и утверждает, что точно знает еще один, нехоженый путь на заветный Восток: нужно лишь обогнуть земной шар, плывя океаном на запад… И убедил-таки, и королевских величеств, и даже бывалых палосских капитанов — братьев Пинсонов [201] . Говорят, они даже деньги вложили. А уж весь Палое прекрасно знает, что эти братья зря руку в карман не опустят, особенно Алонсо! Честные горожане также прекрасно знают и другое: не поддержи генуэзца Пинсоны, ни один моряк ни за какие деньги не записался бы в команду этого безумца! Ну, может, один только Васкез, да его amigos и записались бы. Васкез, будучи в сильном подпитии, убил весной городского глашатая. В чем там было дело, горожане рассказывали разное, но все сходились на том, что глашатай Квинтеро и голос имел, что труба Страшного суда, и задирист был, земля ему будет пухом! Так вот: Васкесу и его верным amigos (они попытались устроить ему побег, да сами за это к нему в тюрьму и угодили) сам альгуасил пообещал свободу, если те запишутся плыть с итальянцем на край света [202] . Удивительно ли, что они согласились!

В конце концов, на три каравеллы моряков все-таки набралось.

Вот сегодня и провожают этого генуэзца с братьями Пинсонами. Из всей их флотилии только «Санта Мария» — приличный корабль доброй галисийской постройки. Остальные — доброго слова не стоят. Особенно «Санта Клара» по прозвищу «Нинья»: куда на такой крохе — и в Океан!

…Необычно для столь раннего часа такое многолюдие в порту. А ведь честной палосский люд не протрезвел еще после вчерашнего праздника Нашей Сеньоры святой Анхелес! Вот почему глаза и у грузчиков, и у морских волков, и у их усталых подруг ночного ремесла — красновато-мутные, как воды Рио Тинто! Все чаще среди многоголосицы на пристани, перебранок, пения, хлопков и перебора гитарных струн раздаются женские всхлипы, а кое-кто из женщин начинает уже просто голосить. А тут, как это бывает, услышав матерей, завопили и младенцы на руках: вой поднялся — точно похороны! И то понятно: мужья и сыновья уходят из родного Палоса в неведомый океан к какой-то неизвестной, не иначе, проклятой земле. Которая, к тому же — то ли есть, то ли нет. Так далеко заплывать ведь и португальцы-то еще не отваживались. Воды и провизии с собой берут аж на два месяца. На Канарах пополнят запас, а что потом — неизвестно… И тащит их на верную смерть этот седой, носатый навигатор Колон, невесть откуда взявшийся на их голову! Ну, хоть одно утешило семьи — заплатили морякам за четыре месяца вперед из королевской казны!

С помоста городской escribano громко читает указ Их Величеств. Толпа затихает. Легкомысленно отдаются ветру королевские хоругви под самозабвенную торжественную латынь монахов в грубых рясах и кардиналов в ярких шелковых облачениях с кружевами. Вынесли из церкви Святого Хорхе даже покровительницу Палоса, святую Анхелес. Светловолосая святая, водруженная на свою переносную платформу, очень похожа на королеву Изабеллу и со смиренной скорбью смотрит на корабли.

А в это время с дальнего причала чуть ранее, чем каравеллы Колумба, отплывает другая каравелла. Она переполнена скорбными людьми, которые в слезах смотрят на исчезающую за кормой землю и шепчут что-то — то ли прощания, то ли молитвы, то ли проклятия. Эту каравеллу никто не провожает. Родную Испанию покидают на ней последние изгоняемые королевским указом евреи [203] . Куда они уплывают — в Палосе не знают и не хотят знать…

Однако на лице самой Isabel La Catolica [204] выражение сейчас совсем не такое, как у святой Анхелес, а совсем-совсем другое — яростной, отчаянной мольбы. Резко проступившие скулы, темные полукружия под глазами, новые морщины на лбу… Полчаса до рассвета. Уже слышны птицы. Прозрачная белая рассветная луна, только что начавшая убывать, застряла в узорной решетке окна, словно безнадежно запутавшаяся в неводе sepia [205] . Изабелла вот уже час стоит перед огромным распятием в своей спальне в Сарагосе.

Чтобы собрать на экспедицию Колумба недостающие два миллиона мараведи, королеве пришлось даже заложить свое колье из рубинов и жемчуга, свадебный подарок мужа, короля Фердинанда (до самой встречи с Колумбом сорокалетняя королева любила своего неверного супруга с болезненной страстью восемнадцатилетней принцессы Астурийской [206] ).

Новые земли, богатые золотом, спасительный, неизвестный доселе путь на Восток обещал генуэзец и — самое главное! — многочисленные, обращенные в истинную веру души всех языческих народов, которые встретит он в этой земле. Королева провела много одиноких ночей, переворачивая тревожно и ломко хрустящие пергаментные страницы «Письма к папе и ко всем христианам» кардинала Исидора, дневников венецианца Николо Барбаро и записок генуэзца Леонарда Хиосского, и Ломеллино, и преподобного Убертино Пускула — очевидцев страшной трагедии падения христианской столицы греков, просуществовавшей полтора тысячелетия… Именно кардинал Исидор, так спокойно и обреченно написавший о вещах немыслимых и душераздирающих, заставил ее понять, каким он будет — настоящий Конец света. Ее исповедник, иеронимит Талавера [207] однажды сказал, что великий Раскол западной и восточной церквей и греческая ересь [208] устроены были Врагом рода человеческого, что падение Константинополя стало знаком приближающегося Конца света, который, возможно, придется на последнее десятилетие века, и что в 29 день мая 1453 года Господь показал всем христианам их будущее, если и далее будут они упорствовать в ересях и разобщенности. С тех пор королева много думала о его словах и читала о падении столицы греков. Королева знает теперь: Конец света начнется совсем не так, как его принято представлять. Разверзшиеся хляби небесные, вышедшие из берегов воды, сотрясения земли и жуткие Всадники Апокалипсиса, скачущие к земле по облакам, — все это будет после, а сначала все будет так, как это случилось в столице греков. Ее преследовали картины того майского дня 1453 года (через год после ее рождения!), описанные очевидцами: безъязыкие колокола в пыли… плавящиеся в литейных чанах кресты… великолепная некогда христианская столица, оглашаемая магометанскими призывами к молитве… замазанные известкой светлые лики Спасителя и Пресвятой девы в церквях и соборах… А особенно потрясло ее описание того, как на мостовую, обильно политую кровью, упал и разлетелся на куски крест, сброшенный магометанами с купола древнего храма Святой Софии.

Плечи королевы невольно передергиваются, словно от внезапного озноба. Королева уверена: прав, прав приор Торквемада [209] , иудеи и испанские магометане-мавры — страшная внутренняя опасность, от которой ей необходимо было избавить страну: все они только и ждали, чтобы вернуть прошлое свое господство [210] , насадить везде опять свои, чуждые, варварские привычки, законы и обычаи, от которых они упорно не хотели отступать и даже, крестившись, продолжали тайно исповедовать преступные заблуждения в своих тайных подземных синагогах и мечетях.

«Иудеи и мавры плодились гораздо быстрее христиан, они поколениями учились хорошо скрывать свою ненависть за трудолюбием, верноподданностью, миролюбивыми улыбками, а сами… сами лицемерно и упорно ждали поражения Испании в Реконкисте. И тогда — из Африки, с Востока, отовсюду — примчались бы несметные полчища их собратьев по вере, чтобы добить христианскую Кастилью… всадники Апокалипсиса…»

Она, Изабелла, посвятила свою жизнь и всю свою власть, данную ей Господом, чтобы предотвратить этот Конец Времен: под ударами ее войск пала последняя магометанская провинция Испании — Гранада. Мавры, наконец, побеждены и отброшены назад, в Африку [211] откуда они начали свое завоевание Иберии 700 лет назад.