Это был страшный и меткий удар в сердце Пушкина. Это было то, чего он больше всего боялся — молвы о любовной связи императора с его женой. Если припоминать предупреждения, которые Пушкин настойчиво повторяет в своих письмах Наталье Николаевне об осторожности в отношениях с царем, и откровенный рассказ П. В. Нащокину о царских прогулках под окнами красавицы, станет совершенно ясно, что пасквиль метил удачно и вполне достигал своей цели. Шутовская подпись графа Иосифа Борха была выдумана не случайно. Иосиф Борх действительно существовал. Он был камер-юнкером. И жена его, урожденная Голынская[1195], известна была как распутница, а он как рогоносец. Авторы «диплома» предлагали Пушкину стать историографом ордена, намекая ядовито на полученное им от царя разрешение заниматься в государственных архивах. Враги достигли своей цели. Пушкин был в ужасе от, очевидно, уже распространившихся слухов об интимной связи Натальи Николаевны с царем, Пушкин знал, что связи не было, но он также знал, что клевета бывает иногда равносильна действительному факту. И, кроме того, нет дыма без огня. Ухаживания царя и кокетство с ним Натальи Николаевны не были плодом его воображения. Очевидно, все это знали. И он, Пушкин, пользовался милостями того самого царя, который рассчитывал цинично на благосклонность его жены! На поэта напялили придворный мундир и дали ему денег, не достаточных для жизни, но совершенно достаточных для позора. Что делать? Прежде всего, надо делать вид, что он, Пушкин, не понял страшного намека. Надо покончить с этим негодяем Дантесом. Пусть все думают, что «диплом» намекал на этого кавалергарда. Но этого мало, разумеется. Надо придумать месть этим подлым заговорщикам, посягающим на его честь. От милостей царя надо избавиться во что бы то ни стало. Кистеневка стоит дороже, чем эти тридцать-сорок тысяч, полученных Пушкиным из казны. Правда, он уступил сестре и брату доходы с этого имения, но он возместит эту сумму гонорарами, которые будут ему платить издатели. Надо послать министру финансов Канкрину заявление, что он в счет своего долга предлагает казне приобрести его имение. Теперь он не желает никаких царских милостей. Шестого числа он уже послал письмо Канкрину… А главное, надо бросить в лицо врагам такое оскорбление, равного коему еще не было придумано никем…

В то время как Пушкин обдумывал план борьбы и мести, его знакомые князь П. А. Вяземский, граф М. Ю. Вьельгорский, Е. М. Хитрово и некоторые другие получили пакеты; вскрыв их, они нашли другие конверты с адресом Пушкина, написанным «лакейским почерком». Друзья поэта недоумевали, что делать с этими подозрительными конвертами. Такой же двойной пакет получила А. И. Васильчикова[1196]. У нее в доме на Большой Морской жил в это время ее племянник В. А. Соллогуб. Она позвала его к себе и сказала, показывая на злополучный документ: «Представь себе, какая странность! Я получила сегодня пакет на мое имя, распечатала и нашла в нем другое запечатанное письмо с надписью: Александру Сергеевичу Пушкину. Что мне с этим делать?»

Соллогубу пришло в голову, что в этом письме что-нибудь написано об его прежней личной истории с Пушкиным, что, следовательно, уничтожить пакет он не должен, а распечатать не вправе. Затем он тотчас же отправился к Пушкину и, не догадываясь о содержании письма, передал его поэту.

Пушкин, распечатывая конверт, сказал спокойно: «Я уж знаю, что это такое. Я получил сегодня подобное письмо от Е. М. Хитрово. Это мерзость против жены моей. Впрочем, понимаете, что анонимным письмом я обижаться не могу… Жена моя — ангел, никакое подозрение коснуться ее не может…»

Соллогуб ушел от поэта успокоенный. А Пушкин на другой день утром послал Дантесу письмо с вызовом на дуэль, ничем не мотивированным. Дантеса не было дома. Он за небрежность по службе был не в очередь на дежурстве. Геккерен-отец, предчувствуя недоброе, распечатал письмо и, не предупреждая Дантеса, поехал к Пушкину. Старый дипломат не ожидал вызова и трепетал за жизнь своего любимца. Он желал выиграть время. Он умолял об отсрочке, и ему удалось получить ее на двадцать четыре часа. Он воспользовался отсрочкой, чтобы уговорить Екатерину Ивановну Загряжскую погасить как-нибудь скандал, грозивший разрушить две семьи. Екатерина Ивановна, обожавшая Натали, немедленно вызвала из Царского Села Жуковского в надежде, что он возьмет на себя роль миротворца.

Добрейший Василий Андреевич, конечно, поверил клятвам Геккерена, растроган был его горем и поехал к Пушкину, чтобы как-нибудь успокоить его и предотвратить дуэль. 6 ноября, когда у Пушкина сидел Жуковский, явился и Геккерен. Сентиментальному Жуковскому и хитрому Геккерену удалось уговорить Пушкина отсрочить дуэль еще на две недели. Загряжская и Геккерен придумали сообща некий план для спасения жизни Дантеса и для благополучия Натали. Дело в том, что двойная любовная игра, которую вел Дантес, зашла, кажется, довольно далеко — по крайней мере в его отношениях с влюбленной в него Екатериной Николаевной. Надо было жениться. Эта матримониальная необходимость была уже известна нескольким лицам. Слухи о возможной свадьбе дошли даже до Москвы не позднее второй половины октября, значит, недели за две до получения Пушкиным пасквиля. Это видно из переписки Сергея Львовича Пушкина с дочерью Ольгою Сергеевной. Геккерен-отец до вызова Пушкиным Дантеса был против этой свадьбы. Ему, по-видимому, брак этот не казался удачным. Екатерина Николаевна красавицей не была, хотя у нее было некоторое сходство с Натали, и она, несомненно, нравилась Дантесу, о чем свидетельствует их переписка и дальнейшая благополучная супружеская жизнь. Но Геккерену хотелось более эффектной партии для своего прелестного Жоржа. Екатерина Николаевна была старше своего жениха на четыре года. А главное, Дантес не мог рассчитывать на большое приданое. После вызова Пушкина Геккерен согласился с Е. И. Загряжской, что брак Жоржа с сестрою Натали может предотвратить катастрофу.

Прежде чем решиться на этот шаг, Геккерен при посредничестве Жуковского всячески старался спасти Дантеса от опасного поединка. В эти дни Жуковский и лично уговаривал Пушкина, и писал ему жалкие письма, но все эти убеждения не трогали поэта. Дело осложнялось еще тем, что Пушкин выразил Жуковскому свое ироническое подозрение в желании Дантеса уклониться от поединка. Надо было спасать достоинство молодого кавалергарда. С этою целью Жуковский объясняет Пушкину в письме сложившиеся обстоятельства: «В день моего приезда, в то время, когда я у тебя встретил Геккерена, сын был в карауле и возвратился домой на другой день в час. За какую-то ошибку он должен был дежурить три дня не в очередь. Вчера он в последний раз был в карауле и нынче в час пополудни будет свободен. Эти обстоятельства изъясняют, почему он лично не мог участвовать в том, что делал его бедный отец, силясь отбиться от несчастия, которого одно ожидание сводит его с ума…»

Когда Геккерен решил, что нет другого выхода из создавшегося положения, он посвятил в свой план Жуковского. Ему он дал разъяснения совсем не те, какие он давал позднее в письмах к Бенкендорфу, Нессельроде и нидерландским министрам. По рассказу князя П. А. Вяземского, «Геккерен уверял Жуковского, что Пушкин ошибается, что сын его влюблен не в жену его, а в свояченицу, что уже давно сын его умоляет своего отца согласиться на их брак, но что тот, находя брак этот неподходящим, не соглашался, но теперь, видя, что дальнейшее упорство с его стороны привело к заблуждению, грозящему печальными последствиями, он, наконец, дал свое согласие».

Жуковский не усомнился в правдивости этого рассказа. Геккерен предупреждал Жуковского, что честь Дантеса не может быть запятнана никак. Жорж не трус. Он готов выйти на поединок. Но дело друзей предотвратить несчастие, потому что друзьям он, Геккерен, открывает тайну. Пусть Пушкин не воображает, что Дантес хочет уклониться от дуэли, но если ее не допустить, это будет для всех счастьем. Дантес женится на любимой девушке. Честь Натальи Николаевны не будет затронута. И наконец, Пушкин не будет рисковать своей головой, выходя на поединок, в сущности ничем не мотивированный.