Шрифт:
«Остришь. Что же он и волну заснял?»
«Все заснял, каждую секунду общения».
Что ж, подумал я, глупо было бы не предполагать этого, я и представления не имею об нынешнем уровне техники у разведки. Как, впрочем, и раньше не имел. Но не этого ли я хотел? Где-то в подсознании?..
«Когда начнем шунтировать сердце?» – спросил я.
«Можно бы завтра с утра, но тебя завтра попросит о встрече Президент. Если согласишься, то лучше отложить на денек. После операции тебе с недельку придется находиться в полном эмоциональном покое».
Захочу ли я встретиться с Президентом? Еще вчера от такой вести мое сердце выпрыгнуло бы из груди (или, по крайней мере, наградило меня вторым инфарктом), а нынче… Пожелай я, Матр доставит мне Президента в одно мгновение прямо сюда. Но обижать человека не стоит. К тому же, не исключена вероятность того, что он предложит что-нибудь, что развеет мою скуку.
Я мог узнать, что мне предложит Президент прямо сейчас, но решил не портить себе удовольствие от ожидания. Став всемогущим я фактически понял римских обжор, которые специально голодали или не пили воду по несколько дней, наслаждаясь именно ожиданием. Это для обычных людей ожидание смерти подобно. Для тех, кто стоит в очередях, ожидает получку, чтоб заплатить за квартиру, ожидает день рождения, чтоб получить подарок, ожидает Новый год, чтоб получит право попраздновать. Для тех, чья жизнь сплошной праздник, ожидание похоже на приправу к экзотическому блюду.
«Ты сон мой видел?» - спросил я Проводника.
«Естественно».
Это он от меня научился, что ли. Одно из моих «вредных» словечек, ироническое «естественно».
«Продолжить можешь?»
«Достаточно вернуть ритмы твоего мозга в тот эпизод. Будешь спать?»
«Давай», - сказал я, устраиваясь поудобней.
Вялый интеллигент вошел в свою квартиру, равнодушно поцеловал жену, поставил чемодан в угол и достал плоскую бутылку коньяку.
– Постой!
– остановил он метнувшуюся на кухню жену, - в чемодане у меня есть сардины, шпроты, печень трески в масле, круг московской колбасы, икра, балык, фрукты...
Все это он выставил на кухонный стол, и привычная затертая клеенка стала выглядеть скатертью-самобранкой - изобильно, дорого и вкусно.
Жена смотрела на него с удивлением, но больше с робостью. Каким-то странным стал он за прошедший месяц отлучки. Сперва уехал ни с того ни с сего, - всполошенный, нервный, - а вот теперь сидит такой высокомерный, недоступный, цедит сквозь зубы банальные слова, но что самое главное - не снял даже пиджака. "Черт, одет с иголочки, '- подумала жена, -~ деликатесов - полный чемодан... Откуда же у него деньги?!"
В одно время мелькнула даже мысль: "Выиграл по какой-нибудь лотерее, а потом поехал в Москву деньги получать. Но... Ведь столько уже лет вместе, все беды и горе - пополам, а тут утаил?"
Жена с трудом сдерживала слезы, а он, хлебнув коньяку, отмяк, отошел сердцем, вновь распахнул чемодан, достал оттуда пальто-джерси, красивый свитер, платье, дорогие духи, золотые часы на цепочке с замысловатым брелоком...
А он, не раздеваясь, лег опять на свой диван, достал из кармана пузырек с транквилизаторами, заглотил целую горсть таблеток и отвернулся к стене. И жена опять, глуша обиду, прощающе, подумала о том, что так и должно быть: с дороги, устал, - не до секса. А когда убедилась, что он действительно заснул, тщательно обшарила карманы его пиджака.
Денег было не так уж много - четыреста рублей. Она прикинула в уме стоимость покупок, дорогу туда и обратно, мелкие расходы - получилось не так уж много, всего какая-то тысяча. Ее охватила злость, но муж спал сном невинного ребенка, и ей стало жалко его. По-матерински. "Сорвался мужик, попала шлея под хвост или бес в ребро. За всю их скромную жизнь решил разок шикануть - Бог с ним! Ведь почти на все деньги купил ей, дорогие купил вещи, редкие в городе. А себе - ничего! Ну, может, попил там чуть-чуть, по ресторанам пошастал, по Москве... Все одно - деньги-то шальные. Как пришли - так и ушли. А что скрытно все - так оно и правильно: зачем же в доме и на улице всем про выигрыш знать?"
И она, млея от счастья, снова стала вертеться у зеркала, вновь и вновь примеряя подарки, радуясь, как ей казалось, возвращающемуся благоденствию в семье.
А он, проснувшись ровно через два часа, тихо лежал в сумраке вечера, не чувствуя совершенно ватности своего тела, но зато голова функционировала довольно ясно. Гудели в мозгах бесчисленные самолеты, шумели железнодорожные вокзалы, всякие рестораны... Лапали его упругие девичьи груди грязные и волосатые пальцы мужиков, а он с остервенением бил их владельцев по голове или по почкам, или по печени... А затем с ежедневно растущей сноровистостью обшаривал их карманы, вынимал деньги и ценности, снимал с рук кольца, перстни... Драгоценностей он почему-то опасался, и после очередного грабежа с сожалением выбрасывал их в урны... Затем в самом темном месте быстро переодевался, выворачивая куртку наизнанку, пряча парик в сумку, а взамен напяливал на голову щегольскую кепку, насаживал на нос темные очки и растворялся в толпе.
В Москве он пришел прямо на квартиру к знаменитому профессору, и тот долго смеялся над его страхами и отчаянием. Он смеялся необидно, по-старчески - хе-хе-хе! Дробно так, но довольно звонко.
Идя от профессора в аптеку, он знал, что обыкновенный гормональный препарат избавит его от чужеродных наростов на волосатой мужской груди.* Но от этого ему, почему-то, стало не легче. Вялый интеллигент трусливо свернул в первую попавшуюся подворотню и долго стоял там, прижимаясь к холодной стене, млея от непонятного страха. Он чуть было не выбросил все деньги, добытые рискованным трудом, в пароксизме отчаяния, но вовремя одумался, боясь своим нелепым поступком привлечь чье-то внимание.