— Я вошла только затем, чтобы посмотреть на это фиолетовое привидение. Пропадаешь как раз ты: был тут и вдруг тебя нету.

Богусь как-то странно застыл на месте.

— Какое фиолетовое привидение? — спросил он враждебно.

— Эта девушка в черном костюме…

Такого унижения своего кумира Богусь вынести не мог.

— Очень красивая девушка, — перебил он холодно и безжалостно добавил: — Именно так женщина и должна выглядеть. Я собираюсь за ней поухаживать.

Счастье Терески погасло, как задутая свеча. Остался пепел. «Я помру от этих потрясений», — подумала она с горечью. Потом категорически решила бросить опасную тему.

— Как насчет кино? — спросила она каким-то чужим голосом. — Мы идем?

— Давай быстрее, а то опоздаем на киножурнал. Если бы я знал, что ты такая пунктуальная, условился бы с тобой на полчаса раньше!

Погасшее счастье снова начинало разгораться. Входя в кино, Богусь обнял ее за плечи властным мужественным жестом, от которого ей сразу стало так хорошо! Несомненно, об этой девушке он говорил просто так, для того чтобы ее подразнить… Ведь он с нею, наконец-то он с нею… Правда, не так она представляла себе взаимность чувств; от Богуся веяло странным холодом, но, когда он был под рукой, она могла как-то влиять на него, могла питать надежду, что надо его просто очаровать, показаться ему интересной, продемонстрировать широкий размах своих достоинств…

Фильм занял Тереску так, что она забыла обо всем другом, даже о том, что Богусь сидит с ней рядом, однако, немедленно после того как показалось слово «конец», к ней вернулось чувство реальности, Зажегся свет, а она не знала, как выглядит, наверняка нос лоснился. Она отчаянно пыталась, скосив глаза, увидеть кончик носа. Отблески света, казалось ей, играли на нем и бросались всем в глаза. Стараясь не поворачиваться к Богусю лицом, она вытащила пудреницу и посмотрела в зеркало, пока толпа выходящих толкала ее со всех сторон. Она убедилась, что проклятый нос какой-то красный. Это ее страшно расстроило. Это был не тот уровень красоты и презентабельности, который можно было показать Богусю. Ведь у Богуся свои требования…

Что самое скверное, все темы, на которые она могла бы с ним поговорить, оказывались какими-то мелкими и детскими. Школа, дом, дурацкие саженцы. Богусь жил совершенно иной жизнью, куда более разнообразной, полной, в которой школьные оценки, достижения в общественной работе, семейные и дружеские отношения были всего лишь незначительным фоном. Если бы в ее семье хоть что-то случилось, если бы родители разводились среди скандалов и ссор, если бы тетка Магда убила своего четвертого мужа, если бы в классе появилась проблема наркомании или хотя бы алкоголизма, если бы она планировала какое-нибудь необыкновенное путешествие, если хоть что-нибудь… А тут — ничего. Все будничное, обыденное, обыкновенное…

Богусь выглядел каким-то рассеянным. Он признался ей, что у него проблемы с жильем: ему подвернулся случай снять однокомнатную квартирку, в которой он мог бы жить отдельно, но не может решить, как ему быть. Он еще не знает, удастся ли ему поступить в институт в Варшаве или придется ехать во Вроцлав, а может быть, еще куда-то. Жить с родителями ему уже окончательно надоело и надо на что-то решаться, потому что его приятель едет на два-три года за границу и хотел бы кому-нибудь сдать эту квартирку. Если же Богусю не удастся устроиться в институт в Варшаве, он все равно будет жить отдельно, только в другом городе. Но вот если он через год переведется обратно в Варшаву, то что тогда? Хорошо было бы иметь в запасе эту квартирку, только неизвестно, согласятся ли родители платить за эту квартиру, если в ней никто не будет жить?

— Плати сам, — сказала Тереска, сбитая с толку его взрослостью и самостоятельностью.

— Ну, ты сказала! — удивился Богусь. — А предки на что?

— Не знаю. Наверное, нельзя от них так много требовать.

— Чем больше требуешь, тем больше получаешь. Они же обязаны своего обожаемого единственного сыночка устроить в жизни, как полагается, а? Как ты себе это представляешь? Это их долг, и они хорошо это знают. Проблема в том, что отец платит взносы мне на кооперативную квартиру и может начать кобениться, что не будет платить за две квартиры.

— Может, — согласилась Тереска. — В результате придется тебе подождать кооперативной квартиры.

— Пять лет? И речи быть не может! Я люблю свободу!

Перед внутренним взором Терески возникло туманное видение какой-нибудь маленькой уютной квартирки, где Богусь был бы полноправным хозяином и куда она могла бы приходить к нему в гости. Сердце ее забилось предчувствием неясного счастья. Она не осмелилась намекнуть ему на это ни единым словом. Богусь был занят собой и своими делами и разговаривал с ней так, словно говорил сам с собой. Словно она сама не шла в счет и была только случайным слушателем. Если бы только она могла бы чем-нибудь произвести на него впечатление, чем-нибудь блеснуть! Ничего интересного в голову ей не приходило, в мыслях была полная пустота, а с переполняющим ее счастьем смешивалась странная внутренняя дрожь. Она с усилием старалась не стучать зубами.

— Тебе, случайно, не холодно? — поинтересовался Богусь, который, все это время говоря о своих делах с таким благодарным слушателем, как Тереска, начинал приходить к выводу, что Тереска гораздо умнее и симпатичнее, чем казалось сначала.

— Нет-нет, — нервно ответила Тереска. — То есть да, немножко…

Заботливым жестом Богусь снял пиджак и накинул ей на плечи. Тереска не протестовала. Этот жест, эта нежность, эта мужественная опека… Тереска не возражала бы против этого, даже если бы царила страшная жара. В ней расцветало счастье. Они вышли из автобуса и медленно шли к дому, занятый каждый своими мыслями.