— Гм… — поморщился Горлов. — А где твой настоящий отец?

Юрка молчал, как будто его это не касалось. Горлова это взбесило: гляди ж ты, от горшка три вершка, а тоже гонор имеет!

— Где отец у тебя, к кому обращаюсь? — рявкнул он.

— У меня? — вздрогнув, испуганно спросил мальчуган и утер нос рукавом. — Нету.

— Я знаю, что нету, — строго сказал Горлов. — Да был?

— Не было.

— Был.

— Не было, — прошептал Юрка, пытаясь незаметно отодвинуться.

— Чудак, — мягче сказал Горлов, — батька у тебя обязательно имелся.

— У меня не имелось, — уверенно сказал Юрка.

— Дети без отцов не рождаются, так не бывает, понял? — объяснил Горлов и посмотрел на пассажира, ожидая ответа.

Юрка помолчал, размышляя.

— Бывает, — упрямо сказал он.

— Ну и дурак же ты, — заключил Горлов и полез в карман за папиросами.

Ему не дали закурить. Бабы постучали в кабину, прося остановить у развилки на Перегоновку. Горлов вышел, ссадил их, привычно собрал по гривеннику, а когда вернулся, увидел, что Юрка закрыл глаза и притворяется, что спит. Хитер, поросенок!

Ссыпав мелочь в кошелек и закурив, шофер подобрел. Он вообразил, как, приехав, перво-наперво пойдет в свою любимую закусочную «Чайка», засядет там в тепле за мраморным столиком на блестящих трубчатых ножках — культура! Поставят перед ним пару янтарного «жигулевского» и стопку белой… У него даже слюнки потекли от такой картины. На столике, конечно, уже будет немного налито, в пепельнице — смятые окурки; официантка Поля будет проворно убирать, а он в шутку обнимет ее и получит по рукам… Будет шумно, дымно, сразу найдутся понимающие собеседники, друзья, явится один запоздалый, промокший, прямо из рейса под Косогорск, где угробил два баллона: «Митюх! Волоки пятый стул!..» У шоферяг знакомых полон свет, у каждого шлагбаума, в каждой чайной.

Горлов прибавил газу, страдая, что ехать долго, и его беспокоил подъем у Перегоновки.

— Эй, ты, не спи, — толкнул он в плечо соседа. — Тут, черт, дорога, тряхнет — костей не соберешь, а я за тебя в ответе… тоже навязали тебя на мою голову.

Юрка вздохнул и еще глубже забился в угол. Горлов покосился на дверцу, надежно ли закрыта, а то, гляди, еще вывалишь пассажира.

— Так что ж мать другого отца тебе не найдет? — спросил он строго. — Разве к ней не сватались?

— Сватались…

— А она?

— Не хочет.

— Почему?

— Боится, что меня будут обижать, — серьезно оказал Юрка и убежденно добавил: — И правильно делает.

— Что, плохие женихи?

— Ра-азные…

— Гм… Как же это ты штаны последние порвал?

— Да… за грушами лазили.

— Через проволоку к Нефедычу?

— Угу.

— Груши еще зеленоваты, — заметил Горлов.

— Ничего…

— Это вы как, от фермы, что ли, пошли?

— Ну да, — вздохнул Юрка.

— От маманьки влетело?

— У-у!..

— Эх ты, бесштанная команда! — оказал Горлов презрительно. — Надо от ручья лазить, там канавка у смородины, ужиком ползти надо так. Я вот никогда штаны не рвал.

Юрка шмыгнул носом, не ответил. А Горлов почувствовал превосходство.

Он еще наддал газу, чтобы набрать скорость перед подъемом.

Прямо перед радиатором встал стрелою в гору узкий прямой перегоновский подъем, тут и в сухую погоду приходилось туго. Мотор дрожал, машина споро поглощала метр за метром. Юрка широко раскрытыми глазами смотрел, подавшись вперед.

«Переживает», — усмехнулся про себя шофер и подмигнул:

— Вот где зимой на санях — ба!

— Гора-а… — выдохнул Юрка, восхищенно блеснув глазенками.

— А ты что ж думал, — гордо сказал Горлов, словно это он сам создал такое чудо.

Грузовик задергался. Горлов засуетился, пошел на зигзаги, переключал скорости — почти не помогало, колеса завертелись на месте. Машина медленно, косо поползла назад, мягко качнулась и села в кювет, а радиатор задрался к небу.

Горлов охнул и предлинно выругался. Яростно взглянув на мальчика, будто тот был виновником несчастья, он выпрыгнул на дорогу, долго стоял под дождем, сдвигая кепку то на лоб, то на затылок. Добыв из-под сиденья топор, он ушел рубить кусты.

Многие шоферские топоры годами истребляли все живое вдоль подъема, оно упрямо разрасталось, а его губили еще быстрее, поэтому Горлов ушел так далеко, что скрылся из виду.

Он не закрыл дверцу. Ветер с мелкой водяной пылью влетал в кабину. Мотор медленно остывал. Юрка зябко съежился в уголке, ему захотелось заплакать. Он стал горько каяться в том, что полез к Нефедычу за грушами, заодно вспомнил уж и о том, что однажды мать не велела, а он ушел купаться на труд, что дразнил соседскую собаку, что отлупил третьего дня рыжую Таньку, бессовестную задиралу и задаваку. Впрочем, Таньку следовало отлупить и дальше полагалось лупить. Этот последний грех он снял со счета.