Анна.

Ее лицо напряжено. Она останавливается в нескольких шагах от меня и пристально смотрит на Хантера. Он не отводит глаз, его взгляд полон боли.

Тут я замечаю груду сваленных рядом с ним тел медработников. Они мертвы?

— Ты пытался убить их всех, — говорю я, обращаясь к Хантеру, но как только слова вылетают из моих уст, я понимаю, что ошибаюсь. Если бы он хотел убить их, то легче было бы сделать это тогда, когда никого не было в лазарете.

— Нет, — говорит Хантер. — Я хотел, чтобы все было по-честному.

Я не могу понять, что он имеет в виду. Я думала, что могу ему доверять, но ошиблась. Хантер садится и опускает голову на руки, прикрывая лицо, а я слышу плач Анны и стук капающего на пол лекарства.

— Держи его подальше от Кая! — мой голос звучит жестко. Она кивает. Хантер намного сильнее ее, но сейчас он выглядит сломленным. Я не знаю, сколько еще это продлится, нужно найти тех, кто поможет неподвижным пациентам. Мне нужен Ксандер.

Он и Кай — единственные здесь люди, кому я могу доверять. Как я могла забыть об этом?

Окер запирает за нами двери лаборатории. — Мне нужно, чтобы ты кое-что сделал для меня, — говорит он, перекидывая через плечо ту самую сумку, с которой мы ходили за луковицами.

— Куда вы собираетесь? — спрашиваю я.

Окер выглядывает из окна. — Я должен уйти сейчас, пока они все отвлечены.

— Подождите, — говорю я. — Разве вам не нужна моя помощь? — Он не сможет копать сам. У него же это на уме?

— Я хочу, чтобы ты остался здесь, — настаивает Окер. Он лезет в карман и достает связку ключей от шкафов, где он запер лекарство из камассии.

— Уничтожь все лекарство. Я вернусь кое с чем другим, что реально поможет.

— Но вы выиграли голосование, — говорю я.

— Это лекарство не подействовало бы. Но сейчас я точно знаю, что будет действовать.

— Нам не обязательно уничтожать все.

— Нет, обязательно, — говорит Окер. — Народ проголосовал за это лекарство. Они не захотят использовать заменитель. Сделай это. Слей все в раковину. И избавься от лекарств, которые заставила меня сделать Лейна. Они всебесполезны.

Я не двигаюсь, потому что не могу поверить в то, что он говорит.

— Вы были так уверены в камассии. Мы все еще можем опробовать это лекарство на некоторых больных.

— Оно не сработает, — фыркает Окер. — Мы только потеряем время. Потеряем жизни. Они уже умирают. Делай, как я говорю.

Я не знаю, смогу ли. Мы так трудились над этим лекарством, и он был так уверен.

— Ты думаешь, что я Лоцман, не так ли, — говорит Окер, глядя на меня. — Хочешь знать, чтотакое настоящийЛоцман?

Я теперь совсем не уверен, что хочу.

— Когда я работал в Обществе, мы привыкли смеяться над байками о Лоцмане, — рассказывает Окер. — Как люди могли помыслить, что кто-то спустится с неба и спасет их? Или приплывет по воде? Глупые сказки. Сумасшедшие. Только слабоумным людям нужна вера во что-то вроде этого. — Он бросает ключи от кабинета мне в руки. — Я рассказывал тебе, что Общество давало вирусам название.

Я киваю головой.

— Когда мы обнаружили, что должны были распылять его с неба и пускать в воду, то подумали, что было бы смешно называть вирус Чумой после всех этих историй. Вот мы и назвали чуму «Лоцман».

Чума это Лоцман.

Окер не только помогал создавать лекарства. Прежде всего, он помог создать чуму. Чуму, которая сейчас мутировала и которая вгоняет людей в кому.

— Пойми, — говорит он. — Я обязаннайти лекарство.

Теперь я понимаю. Это единственное, что может его оправдать. — Я уничтожу лекарство из камассии, — обещаю я. — Но прежде чем ты уйдешь, скажи, какое растение ты хочешь найти?

Окер не отвечает. Он подходит к двери и оборачивается. До меня доходит, что он не может нести на себе бремя, будучи единственным ответственным за лекарство.

— Я вернусь, — говорит он. — Закрой за мной дверь.

И исчезает.

Окер верит, что я буду делать все так, как он приказал. Он доверяет мне. Доверяю ли я ему? Точно ли это лекарство бесполезно? Будет ли хуже, если его опробовать?

Он прав, у нас нет времени.

Я отпираю кабинет. Знает ли Восстание, что чуму назвали Лоцман? Как мы вообщесобирались добиться успеха при таких обстоятельствах?

Восстание и не собиралось ничего менять.

Я не знаю, смогу ли сделать это, думаю я.