Как же я устала.

Однажды мне захотелось поглядеть, как наводнение затопляет каньон: стоять и наблюдать всю картину с обрыва, на дрожащей, но безопасной земле. Я бы хотела услышать, как ломаются деревья, и видеть, как вода поднимается все выше, думала я, но с такого места, где она не смогла бы достать меня.

Теперь мне кажется, что это было бы ужасное, огромное облегчение, стоять на дне каньона, видеть приближающийся поток ревущей воды и знать, что вот и все, это конец,и прежде чем эта мысль пронесется в голове, вода поглотит тебя без остатка.

***

Когда наступает вечер, Анна приходит посидеть со мной в лазарете. — Мне жаль, — говорит она, разглядывая Кая. — Я никогда не думала, что Хантер…

— Я знаю. Я тоже не думала.

— Голосование завтра, — говорит она мне. Впервые голос Анны звучит старчески.

— Что с ними сделают? — спрашиваю я.

— Ксандер наверняка будет изгнан, — отвечает она. — Есть небольшой шанс, что его могут признать невиновным, но не думаю, что это случится. Люди обозлены. Они не верят, что Окер приказал Ксандеру уничтожить лекарство.

— Ксандер родом из провинций, — говорю я. — Как он сможет выжить в ссылке? — Ксандер умен, но он никогда раньше не жил в диких условиях, и у него не будет никакой помощи. У меня хотя бы была Инди.

— Я не думаю, — качает головой Анна, — что он сможет выжить.

Если Ксандера изгонят, что я буду делать? Я бы пошла с ним, но не смогу бросить Кая. И помощь Ксандера просто необходима нам в поисках лекарства. Даже если я найду нужное растение, я все равно не знаю, как готовить лекарство или как лучше давать его Каю. Чтобы все сработало, нужны все трое: Кай, Ксандер и я.

— А Хантер? — осторожно спрашиваю Анну.

— Самое лучшее, на что мы можем для него надеяться, — это ссылка. — Хотя я знаю, что у нее есть другие дети, пришедшие из Каньона вместе с ней, ее голос звучит так грустно, будто Хантер ее собственный сын, самый последний и любимый.

А затем она передает мне кое-что. Лист бумаги, настоящейбумаги, которую она, должно быть, захватила из пещеры в Каньоне и тщательно хранила. Бумага пахнет ущельями, даже здесь в горах, и слабая боль пронзает меня: просто удивительно, как Анна решилась оставить свой дом.

— Это рисунки цветов, — говорит Анна. — Прости, что это заняло столько времени, — следовало подготовить нужные цвета. Я только что закончила, поэтому будь аккуратна, чтобы не размазать краски.

Я ошеломлена, что она сделала это, несмотря на то, что на нее столько всего навалилось, и я тронута, что она по-прежнему считает меня способной сортировать. — Спасибо, — благодарю я.

Над рисунками она написала соответствующие названия цветов.

Эфедра, амариллис, ночная лилия.

И, конечно, другие растения и цветы.

Слезы катятся из глаз против воли. Я написала эту колыбельную для стольких людей. И сейчас мы можем потерять большинство из них. Хантера. Сару. Кая. Маму. Ксандера. Брэма. Отца.

Эфедра, подписала Анна. Ниже она нарисовала остроконечный кустарник с маленькими конусообразными цветками. Она разрисовала их желтым и зеленым.

Амариллис. Красный. Его я уже встречала в ущельях.

Ночная лилия. Красивый белый цветок с красными и желтыми прожилками в основании трех лепестков.

Моя рука узнает увиденное раньше, чем разум. Засунув руку в карман, я достаю листок бумаги, посланный мамой, распознавая значение по внешнему виду. Я вспоминаю осиное гнездо Инди, полое внутри, загибаю края бумаги, и теперь точно знаю.

В руке я держу сделанный моей мамой бумажный цветок. Она аккуратно надрезала или надорвала бумагу так, чтобы три части расходились веером от середины, подобно лепесткам.

Это тот же цветок, что и на картинке: белый, три лепестковый, края его загнуты и заострены, как у звезды. Я тут же осознаю, что видела его также отпечатанным в грязи.

Вот, что пытался найти Окер.

Он увидел, как я вынимаю бумажный цветок, чтобы завернуть в него камень для голосования.

Рисунок Анны говорит, что название этого цветка — ночная лилия. Но мама никогда не упоминала о нем. Это не новый сорт роз и не старый, и не дикая морковь. О каких еще цветах она мне рассказывала?

Я мысленно возвращаюсь в комнату нашего дома в Ории, где мама показывала мне отрез синего шелка от платья, которое она надевала на свой банкет. Она недавно вернулась из поездки в другие провинции, занятая расследованием мошенничества, связанного с посевными культурами. — Второй земледелец выращивал культуру, которую я никогда раньше не встречала, белые цветки ее были первозданной красоты, — рассказывает она. — Они называли это растение калохортус. И его луковицы съедобны.