Шрифт:
Итак?
Винница, основной резерв Юго–Западного фронта, была первым украинским городом, где трудящиеся с оружием в руках восстали за власть Советов. Но решительный бой контрреволюции должен быть дан, разумеется, в столице — в Киеве. И гвардейский корпус, который ведет Евгения Бош, должен любой ценой пробиться к Киеву.
Итак?
Киев, само собой разумеется, в значительной мере определял победу на Украине, но без Петрограда и Москвы нечего и говорить о конечной победе октябрьского восстания….
Итак?
— Послушай, Игорек, — сказал Коля Тарногродский поручику Зубрилину, когда они, черные от бессонных ночей и порохового дыма, встретились наконец в подвале под крепостными стенами, где помещался сейчас ревком, — не кажется ли тебе, что ситуация складывается парадоксально, но иного выхода нет? Бош ведет нам на помощь гвардейский корпус, но для того чтобы она могла помочь нам, мы должны немедленно… сами двинуться ей на помощь?
Зубрилин смотрел Тарногродскому прямо в лицо.
— Я понимаю тебя, Коля. Давай и предложим это сейчас ревкому: выйти из Винницы и двинуться…
— …на встречу гвардейцам и Бош!
— Нет. На Киев. На помощь киевскому восстанию.
— Ты прав… — согласился после короткого раздумья Тарногродский.
Но осуществить этот замысел не удалось. Этому помешали два сообщения, они были получены одно за другим.
Первое сообщение было с телеграфа: семнадцать эшелонов уже отбыли с фронта на помощь войскам Временного правительства в Киев. Но пробиться в Киев через близлежащие железнодорожные узлы и особенно через блокпосты под самым городом эти эшелоны не могут. И эшелоны… поворачивают… на Винницу.
Второе сообщение было местное: украинская национальная рада в Виннице объявила, что берет власть в свои руки; часть украинизированных войск Винницкого гарнизона, до сих пор державшая нейтралитет, а то и поддерживавшая восставших, заявила, что переходит на сторону своей национальной рады.
Итак, и без того превосходящие силы контрреволюции в Виннице получали еще двойную поддержку: эшелоны карателей с фронта и украинизированные части в самом Винницком гарнизоне. А заслоны корпуса Скоропадского, между Жмеринкой и Винницей, преграждали путь восставшему гвардейскому корпусу.
Когда ревком собрался на свое заседание — то было заседание стоя, наспех, под мрачными сводами подвалов древней крепости «Муры», а вокруг гремела артиллерия войск контрреволюции, — председатель ревкома и командующий революционными силами винницких повстанцев предложили: принять удар на себя! Не пустить эшелоны с Юго–Западного фронта на Киев, Москву и Петроград, сковать все эти силы и дать возможность Второму гвардейскому корпусу пробиться к Киеву.
И бой в Виннице разгорелся снова. Силы противника были явно превосходящими. И не приходилось рассчитывать на победу здесь.
7
Но жизнь была прекрасна — теперь ни у Данилы, ни у Харитона сомнений на этот счет не оставалось.
В руках у них винтовки, они — самые настоящие революционеры и пойдут сейчас на баррикады в последний решительный бой — так и в песне поется! — и выйдут из боя победителями. А потом… потом все будет здорово, очень здорово, так здорово, что и представить себе невозможно, да и представлять нет нужды. Потому что будет это победа пролетарской революции и, совершенно очевидно, мировой!
С отрядом сорабмольцев «Третий Интернационал» Данила и Харитон стояли под токарным цехом. Красногвардейский командир Галушка приказал молодежному отряду быть наготове: пускай отстреливаются от «ударников» и юнкеров первая и вторая цепь за угольными кучами вдоль задней линии», хлопцы Мишка Ратманского выйдут из арсенальского двора и бросятся вперед — чтоб нанести удар по цепи юнкеров. Было сорабмольцев человек пятьдесят, и всем приказано примкнуть штыки: драться придется в рукопашную!
— Эй, ты! — куражился неугомонный Харитон. — Гляди, как побежишь с винтовкой, не споткнись, не упади, а то ненароком сам на свою ковырялку напорешься — будет тебе тогда спичка в нос! Не отчихаешься!
— Да брось! — усовещивал его Данила. — Тут сейчас такое начнется, а ты все… хи–хи да ха–ха!
— А что мне — богу молиться? — не унимался Харитон. Куражился он потому, что таки струсил немного перед тем, что их ожидало, и это досадное чувство надо было скрыть даже от себя самого. — Что мне, о жене и малых детках тужить? Это уж вам, многосемейным, дрейфить, а мы, парубки, — вольный ветер!
— А ты, шахтарчук, не похваляйся, — отозвался из толпы кто–то постарше, — а то видели мы таких: перед чаркой штоф похваляется вылакать, а глотнет — и сразу кашлять!