— И приказал идти на лед…

— Так точно, — говорю.

— Что «так точно»?! Если убийца мог управлять сознанием жертвы, почему убивал так сложно и рисковал, что жертва выживет? Почему не приказать подняться на крышу и броситься вниз?

— Тело надо было скрыть.

— А что в нем такого?

— Может, записную книжку уничтожить.

— Что мешало просто ее забрать?

— Не могу знать, — говорю. — По всему выходит, не во всем она такая умница. А все-таки дурой вышла.

Ванзаров споткнулся на ровном месте и спрашивает:

— Кто дура?

— Убийца. Зелиньска то есть. Или эта литовка скромная.

— Так, ротмистр. С майевтикой у нас с вами выходит не очень, — говорит мне Ванзаров. — Начнем еще раз. Допустим, Ивана убила пани Зелиньска. То, что она, не задумываясь, применяет оружие, мы видели. Психологически у нее хватит сил на такой поступок. Но для этого должен быть точный и важный мотив.

— Должен быть мотив, — соглашаюсь. — Только непонятно какой.

— Вернемся к двум англичанам, которых она опоила сомой. Ради чего?

— Ради денег.

— Это понятный и вразумительный мотив. Деньги ей нужны для революции или на шляпки. А ради чего она погубила американского дипломата?

— Тоже ради денег. Пятьдесят тысяч — не шутки.

— Чем ей помешала купеческая дочка?

— Может, денег не дала…

— Толоконкина не просила у родителей денег.

— Могла узнать, что подруга убийца, лишний свидетель.

— Хоть какой-то смысл, — соглашается Ванзаров. — Но зачем Зелиньской убивать безобидного гермафродита?

— Не знаю.

— Отвечайте точно.

— Иван что-то видел, или слышал, или подозревал.

— А конкретнее?

— Он понял, что Зелиньска не пила сому.

— И что из этого следует?

— Мог пожаловаться профессору, он бы отказал Зелиньской. Выгнал бы ее… Да мало ли что…

Ванзаров помолчал и спрашивает:

— О чем может думать человек в состоянии, в котором были профессор и Надежда?

— Только о новой порции… сомы, — говорю.

— Будет ли профессору дело до какой-то Веры Холодовой?

— Наверное, нет.

— И какой у нас остается повод для убийства Наливайного госпожой Зелиньской?

Не хочется, а признаешь: никакого.

— Пойдем дальше, — Ванзаров говорит. — Зелиньска видела, как действует сома… Да что такое! Ладно, пусть будет сома. Нужно ли ей проверять действие сомы на Иване Наливайном?

— Скорее незачем.

— Кем был Наливайный для профессора?

— Другом сердечным, сами говорили, как он убивался…

— А кем был профессор для нашей пламенной революционерки?

— Дойной кобылой… То есть коровой… Нет… — тут я запнулся. — Хотел сказать: курицей, несущей золотые яйца.

— Верное замечание. С помощью сомы Зелиньска могла заработать в Петербурге и в любом крупном городе России и Европы колоссальные деньги. Другой вопрос: сколько из них пошло бы на революцию? К началу января сома у Зелиньской заканчивалась. Не зря они с Расой Адамкуте ездили на дачу. Они искали волшебное зелье.

— Так точно, — говорю.

— Кстати, ротмистр, вам ясно, что городовые в Шувалове за поджог приняли?

— Не так чтобы очень…

— Да церемонию сомы: профессор подсвечником размахивал, огонь в окнах, вот они и решили, что пожар.

— Надо же, как просто… — говорю, а самого такая досада гложет: что же это я?

— Вернемся к нашим баранам. Получается, что Зелиньска была заинтересована в соме, но уничтожила невинного Наливайного, друга профессора, рискуя порвать отношения с поставщиком.

— Странно, конечно…

— И какой вывод? Она не причастна к смерти Наливайного? Заметьте, не я это сказал, — Ванзаров ухмыляется. — Займемся Марианной Лёхиной, то есть Расой Адамкуте. Почему мы подозреваем ее?

— Во-первых, явилась в участок убедиться в смерти Толоконкиной, во-вторых…

— С чего вы взяли, что Раса хотела убедиться в смерти Надежды?

Тут уж я возмутился:

— Я сам видел!

— Что видели?

— Она вбежала с криками «Помогите!», увидела купеческую дочку, оттолкнула городовых и тут же выскочила.