Вхожу в комнату. Ванзаров стоит, за голову держится.

— Вам плохо? — спрашиваю.

— Пустяки. Стул ветхий, голова крепкая. Только немного кружится. Значительно хуже, если бы вы им затылки продырявили. Рассмотреть успели?

— В общих чертах…

— Понятно. Заметить ничего не успели. Вместо лиц — одни контуры. Точно не уверены, сколько их было. Нервное напряжение, необходимость стрелять.

Такой стыд напал, не знаю, куда деться, стою, как гимназист-двоечник перед доской. Кое-как выдавил:

— Виноват… Прошу простить.

— Это пустяки, ротмистр, с кем не бывает. Хуже, что нас опять опередили.

— Розвальни за домом стояли, — говорю, — ей только прыгнуть оставалось.

— Уверены, что барышня была?

— Не уверен… Показалось, вроде как юбка мелькнула. Лошадь пошла так резво, только их и видели. Чуть бы левее прицелиться…

— И все же: сколько их было?

— Кажется, она и кучер. Надо было выше брать: кучера снимать.

— Надо было в лошадь стрелять, — говорит Ванзаров.

Уж как меня стыд ни мучил, но такое не мог спустить:

— Господь с вами, Родион Георгиевич, да разве можно в коней стрелять…

Посмотрел он на меня, хмыкнул и говорит:

— Оставим это. Раз помогли профессору проветрить помещение, давайте хоть осмотрим его. Вдруг вашу любимую сому найдем.

Вот, опять он язвит. Я ведь только понять хотел. Уж больно господин Лебедев весомо рассказывал.

Ванзаров меня в гостиную отправил, сам комнатой занялся. Скажу вам, Николай, после всех этих событий слегка пал духом. Осмотр провел тщательно, да все без толку. День такой несчастливый. В буфете такая же грязь, как на столе. Тарелки, чашки, мусор житейский. Ничего толкового. Возвращаюсь обратно. Ванзаров посреди комнаты стоит, лоб придерживает, в пол смотрит. Меня подзывает:

— Взгляните, ротмистр, ничего не напоминает?

Пригляделся, а на досках знак звезды мелом нарисован.

— Так ведь такой же у Наливайного и Толоконкиной был!

— Нельзя не согласиться. Что-нибудь раскопали?

— Никак нет, — отвечаю, — бытовая рухлядь.

— Баночек, как в «Сан-Ремо», не попадалось?

— Специально искал, нет ничего. А у вас?

— А у нас кучи грязного белья. Несколько пустых бокалов с отбитыми краями, поднос запачканный, салфетки, скисшая склянка молока, полупустая банка меда. И вешалка для мехового пальто.

— И что это значит? — спрашиваю.

Ванзаров мне:

— Помните, что на карманчике пальто Наливайного было вышито?

— Проф. Окунёв И.А.

— Что я вам тогда сказал?

— Окунёв Наливайному со своего плеча подарил.

— При этом господин Наливайный не нуждался в деньгах. Буквально полные карманы ассигнаций. О чем это говорит?

— Профессор хотел, чтобы думали: он на дачу приезжает зимой. Издалека кто отличит. Я же говорил: он всех отравил! Надо было его хорошенько допросить. Может…

— Зачем убивать подручного, ротмистр, который участвует в твоем маскараде?

Такая простая мысль мне в голову не приходила. Начальнику по голове дали, а думает все равно лучше некоторых. Бывают же такие люди!

— Простите, не сообразил… — говорю. — Зачем Окунёву этот маскарад?

— Это пока не ясно, — отвечает. — Зато ясно другое: кто-то здесь тщательно и неоднократно рылся. Значительно тщательней, чем мы с вами. Искали что-то важное и нужное. Деньги можно исключить.

— Что же искали?

— А вы как полагаете? — Ванзаров спрашивает.

Ну, мне сегодня уже ничего не страшно, и так по уши в навозе, говорю:

— Искали сому. Можете меня на смех поднять.

Ванзаров посмотрел на меня внимательно, вернее, мимо меня, и говорит:

— Сому, значит… Что ж, и это нельзя исключить. Одно странно: неужели профессор держал запас этой мифической дряни в кадке или бутыли на даче? Как варенье или грибы соленые? Зачем? В чем смысл? Не в холоде же…

— Не могу знать…

— В таком же странном положении и я пребываю. Кстати, ротмистр, не попадались какие-нибудь склянки с химикатами, или травы, или еще какая-нибудь ерунда?

— Немного гречки, сахар и соль. Хлеб в плесневелые сухари обратился.

— И здесь не лучше. Профессор к домашнему уюту относится без внимания. Спит на железной кровати, вещи давно не стираны, даже попахивают. Как его женщина терпела.

— Какая женщина? — спрашиваю.

— Во-первых, та, что указана в донесении филеров. Также сомневаюсь, что Окунёв, каким бы оригиналом ни был, наряжался на даче в женское белье и платья.