– Кости все целы и ранений нет. Контузия. Лучше всего для него сейчас просто отлежаться. Бывают контузии хуже любого увечья, а бывают пустяковые. Какая у вашего товарища, станет ясно лишь завтра.

Потом доктор осмотрел Саловарова и нахмурился.

– В нескольких местах прощупываются осколки кости. Вот они, прямо под кожей… Если не ампутировать, начнётся гангрена. Лучше сделать это прямо сейчас, пока он не отошёл от контузии и ещё не чувствует боли.

Зосима Гуриевич не знал французского, но понял всё без переводчика.

– Я готовый, – сказал он твёрдо. – Степанида меня и однорукого примет.

– Тогда ведите его вон в ту палату.

Когда начало светать, Ельчанинов ушёл на поиски русских войск. Пётр с Сашей сидели на подоконнике, и устало курили. У их ног лежали Отчаянов с Саловаровым. Егерь так и не пришёл в сознание, но дышал ровно. Староста нищей артели только что затих. Ампутацию крепкий мужик перенёс хорошо, но теперь раскуроченная рука начала сильно болеть. Раненый не столько уснул, сколько впал в забытье.

Мимо проходил тот самый лекарь, что делал операцию. Ахлестышев спросил у него:

– Скажите, а куда идут солдаты с ружьями?

– Это выздоравливающие, – пояснил француз. – Шестьсот человек при шестнадцати офицерах – целый батальон! Сдаваться в плен они не хотят, понимая, что их ограбят и убьют. Поэтому собираются в кор-де-ложе. Будут отбиваться, сколько хватит сил. А лежачие и мы, доктора, обречены на расправу. Можно мне находиться около вас? Вдруг вы сумеете объяснить, что я лекарь, а не злодей…

– Да, доктор, конечно. Когда наши ворвутся, вставайте нам за спину.

– Спасибо!

Напряжение вокруг нарастало. Все, кто мог идти, торопился перебраться в кор-де-лож. Некоторые ползли на локтях, оставляя на загаженном полу кровавый след. Кто-то рыдал, кто-то молился… Большинство же с окаменевшими лицами молча смотрели на дверь в конце коридора. Ахлестышев с Сашей, невольно сжав кулаки, стали впереди своих раненых. У окна затаился лекарь. За зловещей дверью нарастал шум: большая и недобро настроенная толпа приближалась к “квадрату”.

– Зеть! [84] – Батырь дёрнул Петра за рукав. В пяти саженях от них, хрипя от боли, лежал Жак Анжильбер. Грудь и живот его были перевязаны тряпками, на которых расползлись большие пятна крови. Сержант-майор хотел уползти в соседний корпус, но сил не хватило.

– Давай положим его между нашими!

– Раны в живот и в грудь… – хмуро указал Ахлестышев. – Он уже не жилец. Лучше этого спасём.

И он стал осторожно подтягивать к себе молодого пехотинца с перебинтованным плечом, лежащего через трёх человек от окна. Раненый смотрел Петру в лицо и беззвучно молился.

– Почему этого? – рассердился налётчик. – Ну его к чертям! Тут таких вон сколько! Давай выходим Большого Жака!

– Ты не помнишь его? Это он носил Марфе с ребёночком еду в развалины.

– А, тот самый… – подобрел налётчик. – Порядочный человек! Надо спасать.

– Как бы нас тут самих не затоптали, – проворчал каторжник, уложив раненого под самое окно. – Русский если видит, что можно громить безнаказанно, очень делается недружелюбен… Ты готов?

– Готов.

Шум с улицы достиг предела. Дверь под сильным напором слетела с петель, и в коридор с дикими криками ворвалась толпа. Словно бурный поток, она стала растекаться по палатам. Пьяная озверелая чернь сразу же бросилась убивать раненых. Мёртвые тела немедленно обыскивались и обирались. У растерзанных людей выворачивались карманы, хищные руки лезли в сапоги – нет ли там золота… Бородачи с дикими лицами крушили всё подряд. Тут были уголовные, отсидевшиеся дезертиры, беглые колодники и мужики из самых дрянных. В толпе виднелись и синие чекмени казаков – втайне от командиров, они тоже пришли пограбить! Во главе убийц шествовал Лешак. Налитые кровью глаза “ивана” горели безумным огнём. Он махал свинцовым шаром на ремне, будто крестьянин цепом: шёл и дробил головы несчастным раненым. Эту жуткую вакханалию невозможно было остановить. Для усмирения такой орды требовались войска.

Ахлестышев застыл в страшном напряжении: вот-вот Лешак заметит своего старого недруга! Но “иван” остановился перед Большим Жаком и ухмыльнулся.

– Здоровый дядя… Ну-ка, а мы его сапогом!

И он поставил французу ногу на грудь. Бывший силач застонал и попытался схватить убийцу. Тот сладостно зажмурился, как перед получением удовольствия – и одним ударом раскроил Большому Жаку череп. Лекарь, стоящий позади Ахлестышева, вскрикнул и схватил своего заступника за плечо. “Иван” повернулся на крик – и увидал Петра.

– А…, – сказал он, заново раскручивая свою страшную гирю. – Твоё благородие… Вот и свиделись. Пора тебе за дядей, за бригадиром Повалишиным. Ух, как он кричал, когда я ему кишки выпростал! Щас и тебя налажу. Башку вот сплющу для курьёзу.

Но Ахлестышеву уже стало всё равно – не хватило сил терпеть такое… Вне себя от ярости он крикнул:

– Сволочь! Ты долго ещё будешь людей убивать?!

И, выхватив пистолет, выстрелил не целясь. У Лешака над переносицей образовалась большая дыра и он, взмахнув руками, повалился на спину. Громилы опешили, а Петра было уже не остановить. Выхватив палаш, он бросился на толпу. Чернь, смело убивавшая безоружных, смешалась и побежала. Ахлестышев в мгновение ока располосовал двух ближайших негодяев, и погнал остальных. Рядом шёл Саша-Батырь, круша всё вокруг огромным поленом. От его страшных ударов громилы летели по углам, будто городошные чурки.