Шрифт:
– А надо было зарезать, – с неожиданной злобой сказал внезапно Фигнер.
Ахлестышева покоробило.
– Эко вы легки на расправу… Бей своих, чтобы чужие боялись? Ни у меня, ни у вас нет такого права.
– Идёт война. Потому не до сантиментов. Решается, быть России или нет! Только большой, огромный страх… нет, не страх, а ужас – могут спасти нацию от истребления. Ужас и жестокость. Отсечь больной член, чтобы спасти весь организм! А эти негоцианты наживаются? Иуды! Ни оправдания им, ни пощады.
Пётр с трудом сдержался, чтобы не осадить жестокосердного капитана.
– У нас нет сейчас времени для спора. Скажу лишь, что я с вами не согласен. Тут такое дело… Когда мы шерстили мужиков, подъехал в сопровождении конвоя фельдъегерь императора.
– Ух ты! – воскликнули хором оба разведчика. – И что же дальше?
– Всех перебили, а сумку забрали. Вот что в ней обнаружилось.
Ахлестышев выложил захваченные документы. Когда офицеры увидели сводную ведомость по резервам, их охватило волнение.
– Великолепный трофей! – вскричал Ельчанинов. – Этим бумагам дорога сразу в Петербург!
– Взгляните, Егор Ипполитович! – Фигнер тыкал пальцем в столбцы цифр. – Здесь всё! И Волынь, и Рига, и последний набор рекрутов во Франции. И крепостные гарнизоны! Запасы ружей в Австрии и Пруссии. Число раненых и больных, поддающихся излечению. Выпуски офицерских школ. Вот это удача!
Разведчики с чувством пожали руки Ахлестышеву и Саше-Батырю.
– Передайте Отчаянову и всему составу отряда благодарность от имени командования! – сказал взволнованный Ельчанинов. – Бумаги очень важные.
– Сегодня же ночью я сам доставлю их в Леташовку, где штаб Кутузова, – добавил Фигнер.
Затем разговор перешёл на другие темы. Егор Ипполитович сказал, что переменяет квартиру. Поляки Сокольницкого рыщут поблизости, и пребывание в Балканах делается опасным.
Пётр сразу предложил свой дом в Андреевской слободе. Тихое место на правом берегу Москва-реки, у подошвы Воробьёвых гор. Вряд ли пожар проник и туда. Владение досталось Ахлестышеву по наследству от умершей тётки. Он полюбил этот дом, как никакой другой. Перевёз туда библиотеку, нехитрый холостяцкий скарб и зажил весело и уединённо. Петру нравилось сидеть на веранде, смотреть на реку, на лодки, на шумное левобережье, и сочинять очередное письмо Ольге. С момента его ареста в доме никто не жил. Достаточно было представить Ельчанинова соседям, как своего товарища, и можно спокойно заселяться. Андреевская слобода – особенная местность. Сообщение с Москвой ведётся при помощи лодок – они есть у каждого тамошнего жителя. Обыватели содержат себя рыбной ловлей. Есть и дворяне, но всё – отставники в небольших чинах, доживающие век на покое. Слобода на отшибе представляла собой, по сути, пригородную деревню: никому и в голову не придёт искать там русского резидента.
Договорились, что следующей ночью Пётр с другом снова придут в Грохольский переулок и отконвоируют штабс-капитана на новую квартиру. С переправой помогут головорезы Арженовки – разбойничьей слободки под Смоленской площадью, у Саши там знакомство.
Довольные, партизаны отправились обратно. Вдруг Батырь предложил:
– Давай зайдём в Волчью долину! Спасу нет, как охота про наших узнать – живы ли… А тут близко.
Действительно, до Трубы отсюда было всего триста саженей, а Труба выведет их к Неглинной. Пётр согласился. Они уже выходили на Самотечную площадь, как вдруг каторжник схватил приятеля под руку и утащил в развалины.
– Что такое? – удивился Саша, присаживаясь за грудой кирпича.
– Там поляк. Тот, что был в Бутырке, а теперь охотится за Ельчаниновым.
Налётчик осторожно высунулся, всмотрелся.
– Ага, он самый. Сволочь! Прибить бы его, да как?
– Он тут не один. Я вижу ещё пять… шесть… семь человек. Примечаешь? Слоняются по площади. И рассматривают всех, кто проходит по Садовой. Надо драпать отсюда!
Теми же сгоревшими переулками друзья вернулись на Бронные. Доложили командиру о благодарности от штабс-капитана и о засаде на площади. А так же о том, что нашли Ельчанинову новую квартиру.
Отчаянов выслушал доклад и сказал:
– Больше в Грохольский ни ногой. Зачастили.
– Но Егор Ипполитович будет завтра ночью нас ждать!
– Пунцовый сходит.
– А мы?
– Днём чтоб по Москве не маячить! Всех подведёте.
Так Пётр с Сашей оказались на карантине. День тянулся медленно, занять себя было положительно нечем. К вечеру явилась Степанида Тюфякина. Она рассказала, что французы сильно чем-то обеспокоены. На улицах усиленные патрули не дают прохода ни конному, ни пешему. Особенно трясут поляков: ловят и ведут в полк для удостоверения личности. Видимо, пропажа курьера обнаружена. Русских тоже хватают и отсылают куда-то на Ходынку. Развесили бумаги: всем обывателям записаться у коменданта под страхом казни [55] . Жуть!
55
Такой приказ действительно издавался, но не был выполнен: французам не удалось наладить регистрацию населения.
Как стемнело, Пунцовый ушёл за штабс-капитаном. А к Силе Еремеевичу явился крепкий молодец с солдатскими усами и прямой, как доска, спиной. Это оказался начальник рогожских партизан вахмистр Бершов.
Командиры уселись в углу за самоваром, разложили какие-то бумаги. Вскоре егерь подозвал Петра. Оказалось, готовится нападение на станок, фабрикующий фальшивые ассигнации.
Бершов рисовал план.
– Вот церковь Святого Николая в Ямах. При ней лесной склад, там и поставлен станок. Размером он напримерно с русскую печку. Охраняют хорошо, и днём и ночью. Забраться туда незаметно и поломать станок караул не даст.