Шрифт:
– Вы пришли сватать сына, при рождении которого не смогли пригласить даже флейтиста?
Ибн Ямин опустил глаза.
– А кто такой ваш сын? Шейх, купец, владелец табунов и овечьих отар?
– Мой сын, к вашему сведению, служит в конторе у Садыкджана-байваччи.
– В конторе у Садыкджана? Не может быть! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха-ха!
– Мой сын - известный поэт. Его знает весь Коканд.
– Ах, поэт! Очень хорошо. Вот с этого и надо было начинать... Значит, моя дочь - цветок должна стать женой человека, занимающегося сочинением газелей? Вы хотите, чтобы я, выдав свою дочь за вашего сына, обрёк себя на вечные загробные муки?
– Ваша дочь и мой сын любят друг друга...
– Кто вам сказал, что моя дочь любит вашего сына? Она вам об этом сказала?.. Моя дочь будет любить того, кого я дам ей в мужья!
– Мне сказал об этом мой сын.
– Ваш сын молокосос! И, судя по тому, что послал вас ко мне, ещё и глупец!.. Но вы-то, вы-то, взрослый человек, как вы рискнули прийти с таким безнадёжным делом к порогу моего дома?
– Вы сами вызвали меня осмотреть вашу жену. Или вы уже забыли, что я лечу вашу жену?
– Ах, вот оно что! Вы хотите использовать свое табибство? Теперь понимаю, понимаю... Вы заставляли Зубейду приходить к себе домой якобы за лекарствами, а на самом деле для того, чтобы ваш сын мог там встречаться с ней!
– Послушайте, Ахмад-ахун! Хотя вы и бай, человек известный и уважаемый, но сейчас ваш рассудок помутился от гнева. Я не позволю вам оскорблять моего сына и меня самого. Я вам не кто-нибудь, а врач! Меня знает народ...
– А мне наплевать на тех, кто тебя знает! Ты пришёл сватать мою дочь с дыркой в кармане... А знаешь ли ты, несчастный, что её хотел взять в жены младший сын Рузибая из Андижана? Но я отказал ему, потому что всех его денег не хватит на то, чтобы оценить красоту моей дочери...
– Деньги, деньги... Везде только деньги. Ничего вы не видите в жизни, ничего не хотите знать, кроме денег.
– Да, деньги! Которых ты не любишь! Потому что у тебя их нету!.. Потому что ты не умеешь их наживать!
– Что вы кричите, словно вас укусил скорпион?
– Хватит. Уходи. И не смей больше показываться мне на глаза. А сыну передай: если он посмеет причинить моему имени хоть малейший ущерб, ему несдобровать. Скажи, чтобы он перестал думать о Зубейде. Для своей же пользы. Иначе ему не сносить головы.
– Вы угрожаете?
– Да, угрожаю. И не я один.
– А кто ещё?
– Мою дочь берет в жены Садыкджан-байвачча, тебе понятно? И сватом у него будет Миян Кудрат.
– Продал, продал дочь, презренный барышник!
– Убирайся! Вон из моего дома!.. Эй, кто там? Вышвырните его на улицу!
Ахмад-ахун бушевал. Пережитое ночью унижение придавало ему силы. Теперь настал его час. И хозяину дома очень хотелось, чтобы страх, испытанный им в собственном доме, передался другому, чтобы этот липкий страх, до сих пор сидевший внутри, обернулся бы в нём грозным хозяйским гневом.
Но согнувшийся однажды жалок в своей попытке выпрямиться. Жалок он сам, ничтожны его слова, беспомощен и бессилен гнев в устах уступившего гордость и честь в обмен на выгоду.
И даже на собственную жизнь.
– Грязь! Помои!
– в бешенстве кричал Ахмад-ахун.
– Табиб для нищих! Иди нюхай свои порошки, собранные под хвостом у барана! Пей свои капли, настоянные на гное дохлых шакалов!
Ибн Ямин дрожал от ярости. Брезгливость и отвращение к обезумевшему старику сменились ненавистью.
– Будь ты проклят, - тихо сказал лекарь Хаким, - будь ты проклят со всеми своими деньгами...
4
Пора, давно пора познакомить читателей с человеком, имя которого уже неоднократно упоминалось в нашем повествовании, дела которого занимают далеко не последнее место в описываемых событиях, а судьба которого ещё не один раз переплетётся с судьбами остальных героев.
Имя этого человека, как уже, наверное, догадались наиболее проницательные читатели, Садыкджан-байвачча.
Вот он вышел из конторы своего завода и остановился около главного крыльца, поджидая коляску.
И пока он ждёт её, рассмотрим его внимательно.
В облике этого человека запоминается прежде всего некая нетерпеливая и властная любознательность. Пытливо всматривается он в каждую, возникшую перед ним фигуру, прислушивается к разговорам, он как бы готов вмешаться в любой эпизод и любое событие. По его постоянной и сосредоточенной напряжённости чувствуется, что он будто стремится запомнить всё происходящее вокруг, старается ничего не упустить из виду. А если что-то задерживается в его поле зрения своим несоответствием его представлениям, не задумываясь ни на секунду, может тут же все изменить по-своему.