Шрифт:
– И что ответил русский человек, Зюзя?
– Русский человек ответил, что лучше, конечно, в огромном светлом доме. Вы сказали, что такой выбор понятен, но путь туда непрост, и плата будет немалой. И русский человек согласился на эту плату, какой бы она ни была.
– Продолжайте, Зюзя.
– И тогда, Чубайка, вы открыли русскому человеку страшную тайну. За право находиться в этом доме ему придется стать табуреткой самому, потому что именно так живет весь мир, и людей этому обучают с детства…
– Ну и?
– А когда русский человек перекрестился и действительно стал табуреткой, вы объяснили, что в стране сейчас кризис. Поэтому огромных светлых домов на всех не хватит. И ему, то есть как бы уже ей, временно придется стоять в том же самом сарае, где и раньше. Но только в качестве табуретки.
– Интересно излагаете, Зюзя. И что дальше?
– А затем уже без всяких объяснений на табуретку уселась невидимая, но очень тяжелая задница, которая на своем языке разъяснила бывшему русскому человеку, что не следует интересоваться, чья она, потому что у табуреток тоже бывают проблемы. А лучше подумать о чем-нибудь другом. Например, о том, какая у него, то есть у нее, национальная идея…
– Вот. Наконец-то мы добрались до темы сегодняшней передачи, - сказал Чубайка, повернулся к телезрителю, и камера дала его крупным планом, оставив Зюзю за кадром.
– Здравствуйте, дорогие россияне! Меня зовут Чубайка. А это, как вы догадались, Зюзя. Вообще-то он не такой дурень, каким мог показаться, но до него все слишком медленно доходит. Он не понимает, что табуретка в нынешних условиях молиться должна, чтобы привлечь к себе инвестора. А какой инвестор захочет, чтобы его называли задницей? Кстати, Зюзя, вы с рыночной точки зрения табурет никакой. Скрипите сильно - это я вам как единственный реальный инвестор говорю…
Степа понял, что больше не может выносить этих гуннских плясок на могиле своей мечты. Когда он выходил из вагона-ресторана, на вахту у телевизора заступил замасленный железнодорожный люмпен, непонятно что делавший среди чистых скатертей и сверкающих столовых приборов. Он переключил программу, попал на новости и довольно осклабился:
– У-у, Колин Пауэлл… А вон и Коля…
Добравшись до купе, Степа рухнул на свое место. Полежав на спине, он понял, что не уснет, и вытащил из портфеля «Братьев Карамазовых». Он никогда не читал этой книги, хотя помнил, что в детстве смешил родителей, выговаривая ее название как «Братья Кармалазовы», а потом раза два писал по ней сочинения в школе («мучительные раздумья большого художника о судьбах России и духовных поисках живущего в ней человека», высший возможный балл - «три» за содержание, «четыре» за грамотность).
Сейчас, наверное, поздно было начинать. Но слушать радио было скучно, и он открыл том на неизвестно кем и когда заложенной странице:
«Красота - это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, и определить нельзя потому, что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут… Иной высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским…»
Степа понял, что по радио как раз крутится песня этой самой Мадонны, словно состоящая из заголовков бизнес-ныоз, которые сами собой разворачивались в его голове в чугунные информационные блоки:
«You know that we are living in a material world, And I'm a material girl…«Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы…»
«You know that you are living with a material girl, And this is a material breach…» [35]Степа поднялся и с такой силой выключил радио, что круглая ручка осталась в его кулаке. Он швырнул ее в угол. «Какие там идеалы, боже мой», - подумал он и стал читать дальше:
35
«Ты знаешь, что мы живем в материальном мире, и я материальная девушка… Ты знаешь, что живешь с материальной девушкой, и перед нами - существенное нарушение резолюций ООН (дипломатический термин).»
«Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотою. В содоме ли красота?»
Степа уронил книгу и застонал:
– Ах, если бы, Федор Михайлович! Если бы!
34
Утром Степина машина попала в пробку на Пушкинской, и он задремал за спиной шофера. Придя в себя от гудков, он несколько секунд не мог понять, где находится, пока не увидел рекламу пепси-колы со словами «Бери от жизни все!»
При виде бутылки в руке лирического героя Степа провалился в ассоциации, которые заставили его так сложно наморщиться, что сидевший за рулем соседнего джипа человек заерзал на месте и несколько раз нервно просигналил.
Когда машина тронулась, Степа вспомнил, что в обитой шелком коробке остался еще один лингам победы, такого же цвета ультрамарин, как этикетка на рекламе. Цвета удачи, хотелось бы верить… Но оснований для веры было мало.
«Что теперь?
– подумал он.
– Непонятно. Как в песне - и не разберешь, пока не повернешь… Фу…»
Мюс на работе не оказалось. Степа открыл дверь в бухгалтерию, и на него выплеснулись брызги чужого спора:
– Да чего он гонит-то? А раньше русский человек что, не был табуреткой? Не просто табуреткой, а стульчаком с большой дырой посередине…