Затем очередь доходит до Джисмондо:

«Я живу здесь в нужде и в больших телесных тяготах. У меня нет никаких друзей, и я не хочу их… С недавнего времени я получил возможность есть по своему вкусу. Перестаньте доставлять мне мучения, потому что я уже ни крошки не могу больше вынести» [107] .

Наконец третий брат, Буонаррото, служащий в торговом доме Строцци, после всяких денежных ссуд со стороны Микеланджело, бесстыдно к нему пристает и хвастается, что истратил на него больше, чем от него получил.

«Хотел бы я узнать от твоей неблагодарности, — пишет ему Микеланджело-, — откуда у тебя деньги; хотел бы я знать, включил ли ты в счет двести двадцать восемь дукатов, что вы взяли у меня из банка Санта Мария Нуова, и множество сотен дукатов, что я посылал домой, и все труды и заботы, чтобы содержать вас. Хотел бы я знать, включил ли ты в счет все это! Если бы у тебя было достаточна ума, чтобы признать правду, ты бы не говорил: «я потратил столько-то своего» и не бегал бы за мной по пятам, чтобы мучить меня своими делами, забывая о всем моем поведении в прошлом по отношению к вам. Ты бы сказал: «Микеланджело знает то, что он нам написал; если юн теперь этого не делает, значит ему мешает какое-нибудь обстоятельство, которого мы не знаем; будем терпеливы». Когда лошадь бежит как может, не следует ее шпорить, чтобы юна бежала еще лучше, как она не может. Но вы никогда меня не знали и теперь не знаете. Бог вам судья! По его милости меня хватает на все, что я делаю, чтобы помогать вам. Но вы признаете это только тогда, когда будете меня лишены» [108] .

Такова была атмосфера неблагодарности и зависти, в которой мучился Микеланджело, — между недостойной семьей, которая к нему приставала, и ожесточенными врагами, которые следили за ним, подстерегая его неудачуГ А он в это время заканчивал героическое творение Сикстинской. Но ценою каких отчаянных усилий! Еще немного — и он бросил бы все и снова убежал. Он думал, что скоро умрет [109] . Может быть, он хотел этого!

Папу раздражала его медлительность и упорство, с каким он скрывал свою работу. Их надменные натуры сталкивались, как грозовые облака. «Однажды, — пишет Кондиви, — Юлий II спросил у него, когда он кончит капеллу. Микеланджело, по своему обыкновению, ответил: — Когда смогу. — Папа в ярости ударил его палкой, приговаривая: — Когда смогу! Когда смогу! — Микеланджело побежал домой и стал готовиться к отъезду из Рима. Но Юлий II отправил к нему посланного, который передал ему 500 дукатов, успокоил его, как мог, и извинился за папу. Микеланджело принял извинения».

Но на следующий день начиналось прежнее. Однажды папа кончил тем, что в гневе ему сказал: «Ты верно хочешь, чтобы я велел сбросить тебя с твоих мостков?» Микеланджело пришлось уступить, он велел убрать мостки и показал свою работу в день всех святых 1512 года.

Блестящий и мрачный праздник, в котором живы похоронные отсветы Праздника Мертвых, очень подходил к открытию этого ужасающего произведения, исполненного духом бога, творящего и убивающего, — бога пожирающего, где, как в урагане, ринулась вся жизненная сила [110] .

Из этого геркулесовского подвига Микеланджело вышел прославленным и разбитым. Оттого, что он в течение месяцев держал голову запрокинутой, чтобы. расписывать потолок Сикстинской, «он до такой степени испортил себе зрение, что долгое время мог читать письма или рассматривать какой-нибудь предмет только держа их над головой, чтобы лучше видеть» [112] .

Он сам шутит над своим убожеством:

Не надо обманываться этим добродушием. Микеланджело страдал от своего безобразия. Для такого человека, как он, более чем кто-либо влюбленного в физическую красоту, безобразие было стыдом [114] . В некоторых из его мадригалов [115] есть следы этого чувства унижения. Скорбь его была тем более жгучей, что он всю свою жизнь был пожираем любовью, и, кажется, ему никогда не отплачивалось той же монетой. Тогда он уходил в себя и поверял поэзии свою нежность и свои горести.

Он с детства писал стихи: для него это была властная потребность. Он покрывал свои рисунки, свои письма, свод летучие листки мыслями, к которым он потом снова возвращался, беспрестанно их перерабатывая. К несчастью, в 1518 году он сжег большую часть своих юношеских стихотворений; друг, ие были уничтожены им (перед смертью. Тем не менее, то немногое, что у нас от них осталось, дает нам понятие о его страстях [116] .

Самое раннее стихотворение, кажется, написано во Флоренции около 1504 года [117] ;