Когда Жан Ренуар приехал навестить нас в «Санта Маринеллу», он сказал:

— Время пришло, Ингрид, невод готов. Я хочу, чтобы ты приехала в Париж сниматься в моем фильме.

— Но это невозможно, Жан, — ответила я. — Роберто не разрешает мне работать с другими режиссерами.

— Я поговорю с ним, — улыбнувшись, пообещал Жан.

К великому моему удивлению, Роберто согласился:

— Прекрасная мысль. Разумеется, ты должна работать с Жаном.

Вот так я и поехала в Париж сниматься в «Елене и мужчинах». Как раз в то время Роберто вел переговоры о длительной поездке в Индию для съемок своего фильма. Может быть, у Роберто как-то изменилось настроение. И потом, Жан был одним из немногих режиссеров, которыми Роберто восхищался.

Меня необычайно вдохновляла перспектива работать в Париже под началом Жана да еще с Мелом Феррером, Жаном Маре и Жюльетт Греко. Мне говорили, что в Европу пришла самая холодная зима за последние сто лет. Но дети были со мной, и я наслаждалась ею. Фильм имел во Франции очень большой успех. Критике он понравился. Но когда картину выпустили в Соединенных Штатах, под названием «Странные дела в Париже», тамошняя пресса назвала ее катастрофой.

У Роберто дела шли неважно. Он испытывал огромные трудности, добывая деньги для следующего фильма, так как наши работы почти не пользовались успехом.

У Роберто и Ингрид, кроме того, возникли серьезные семейные проблемы, как явствует из письма, посланного Ингрид из Парижа «поздно вечером 19 января 1956 года Жижи Жирози, близкому другу в Риме.

Моя дорогая Жижи! Это письмо — просьба к тебе стать свидетелем на суде. Роберто только что уехал в Италию, сказав, что больше сюда не вернется. Он увез с собой мое письмо, в котором говорится, что я согласна на развод и что детям будет разрешаю жить только в Италии или во Франции. Он взял с собою и паспорта детей. Я уже говорила тебе, что сама не представляю, насколько это серьезно. Это длится так давно, что я уже и не знаю, чего ждать. Но на сей раз, после всех этих лет, я действительно испугалась и думаю, что намерения у него серьезные. Сегодня он сказал мне, что, если я не подпишу то письмо, которое ему нужно, он возьмет с собой детей и сегодня же уедет. Ко времени моего возвращения со студии дома никого не будет. Я, конечно, не поверила этому, но, когда он ведет себя таким образом, я боюсь, что он обойдется и без билетов на поезд — просто посадит детей в машину и умчится. Я пообещала подписать письмо. Роберто всерьез угрожает устроить скандал, если я не соглашусь на его требование. Правда, я не совсем понимаю, какого рода скандал он хочет затеять. Но я торопилась на студию, и у меня не было времени разбираться со всем этим.

После твоего отъезда, дорогая, несколько дней прошли в мире. Потом он решил, что в воскресенье нам нужно составить то самое письмо. Мы потратили весь день, вычисляя, что делать с нашим будущим. Все воскресенье я ждала. Он так и не заговорил на эту тему, и я наконец предложила пойти в кино. Свершилось чудо из чудес — он пошел со мной в кино! Не могу даже припомнить, когда мы в последний раз были вместе в кино. Тем все и кончилось. Прошла неделя, другая — он был немного расстроен, но ничего серьезного не происходило. Однажды вечером мы обсуждали наши общие трудности, и я даже подумала, что мы, наверное, можем все-таки понять друг друга, если вот так сидим и разговариваем. Но сегодня все пошло кувырком.

После того как я подписала письмо, я пробовала просить его, умолять, пробовала смеяться, злиться. Перепробовала все, что предлагал мне мой усталый мозг. Помню, как ты однажды сказала, что я не всегда чувствую ситуацию. Да, я действительно порою не знаю, как себя вести. Пока он упаковывался, я пыталась как-то помочь ему. Но нет, он не захотел. Тогда я вытащила карты — вдруг он захочет сыграть. Тоже нет. Он ушел и лег на кровать. Я подошла к нему, положила голову ему на грудь и расплакалась. Плакала, плакала... Потом я решила, что в самой грустной ситуации надо сохранять чувство юмора, и начала смеяться. Слава богу, я никогда не теряю чувство юмора, даже в трагических ситуациях. Наверное, именно это спасало меня все эти годы. Я посоветовала ему принять перед отъездом беларгин и не драматизировать события до такой степени, но это он уже не слушал.

Еще раньше я спустилась взглянуть на его новый «феррари». Это настоящий монете, он делает триста километров в час. Я говорила Роберто, что его машина похожа на летающую тарелку. На минутку я опустилась на сиденье и положила пальцы на руль, скрестив их, будто для того, чтобы дотронуться до детского лобика; так мы делаем, когда наши малыши ложатся спать. Я уверена, что Роберто не представляет, в каком состоянии я нахожусь, когда он с оглушающим ревом уезжает в одном из этих монстров.

Я хочу, чтобы ты сохранила это письмо. Сохрани и конверт — по нему можно узнать, что письмо было и написано, и отправлено сегодня. Я не знаю, чего я боюсь. Наверное, это из той области, которая для меня непонятна. Боюсь снова потерять своих детей. Я не боюсь остаться одна. Но боюсь, имея четверых детей, лишиться их всех».

Как обычно, все вошло в свою колею.

Роберто получил предложение поставить спектакль в «Театр де Пари» и находился в сильном волнении. Героем пьесы был Иуда, и Роберто взялся за изучение той эпохи. Он никогда раньше не режиссировал в театре («Жанна на костре» не относилась к разряду пьес), но идей, самых разнообразных, у него была масса. Начались репетиции, но исполнителю главной роли предложения Роберто не понравились, начались трения. И вот в один прекрасный день Роберто пришел домой совершенно убитый и сказал: «Меня попросили уйти, они хотят пригласить другого режиссера. Мне стало очень жаль его, ведь для него это была реальная возможность создать что-то значительное, потом, меня радовала мысль о том, что мы будем жить в Париже, я так любила этот город. Здесь происходило намного больше интересных событий, чем в Риме.

Роберто ужасно расстроился. Я обняла его и сказала: «Не огорчайся, я уверена, ты найдешь что-то другое».

Руководство «Театр де Пари» чувствовало себя тоже неловко. Поэтому Роберто предложили поставить «Чай и сострадание» — пьесу, права на которую они купили раньше. Кроме того, они спросили:

— Ваша жена не захочет играть в ней?

— С моим-то французским? — удивилась я. — Это просто невозможно.

Но мадам Попеску, владелица театра, сказала:

— Послушайте, я сама из Румынии, и если уж я в состоянии говорить по-французски, то, думаю, вы тоже сможете.