Почерк О’Нила был настолько мелким, что даже мои молодые глаза разбирали его с трудом. Карлотта сказала, что она печатает все его рукописи только с помощью увеличительного стекла. О’Нил объяснил, что хотел бы собрать постоянную труппу для постановки цикла. По его замыслу каждый актер или актриса должны сыграть членов огромной семьи, проведя их через столетия. «А сколько времени будет работать эта труппа?» — «Четыре года», — ответил О’Нил. «Четыре года! — воскликнула я. — Но это невозможно. Я связана контрактом с Дэвидом Селзником».

Итак, я уехала и больше никогда не видела его. Прошло много времени, и Карлотта сообщила мне, что болезнь Паркинсона, которой страдал ее муж, настолько усилилась, что из-за дрожи в руках он совсем не может писать. О’Нил пробовал диктовать свои сочинения, но получалось плохо. Супруги переехали на восточное побережье, в окрестности Бостонского университета, и О’Нил решил, что если у него нет никакой надежды на завершение замысла, то он должен уничтожить эти пьесы. Он не хотел, чтобы потом их кто-то переписывал или переделывал. «У меня было чувство, будто сжигают детей», — говорила потом Карлотта.

Но О’Нил забыл, что в библиотеке Йельского университета сохранилась единственная копия «Дворцов побогаче» со всей авторской правкой и заметками для продолжения работы. Рукопись была обнаружена в 1958 году, через пять лет после смерти О’Нила, шведским театральным продюсером, и, несмотря на то что на ней было написано: «Не закончено. Подлежит уничтожению в случае моей смерти», новые обладатели пьесы решили, что это слишком ценная вещь, чтобы сжечь ее. Карлотта разрешила перевести пьесу на шведский язык, и в Швеции она появилась на сцене в 1962 году.

Итак, в мою жизнь вошел Хозе Куинтеро.

Хозе Куинтеро был в восторге от произведений О’Нила. В свое время он получил разрешение Карлотты на постановку в Нью-Йорке пьесы «Продавец льда грядет». Увидев ее, вдова драматурга дала согласие на его работу с другими пьесами О’Нила.

Чтобы поставить «Дворцы побогаче», Хозе не вылезал из библиотеки Йельского университета, продираясь сквозь авторские замечания, указания, предложения, сокращая пьесу до нужных размеров, но сохраняя при этом дух произведения О’Нила. Это было не просто очередное рискованное театральное мероприятие. Пьеса должна была открыть сезон в новом театре на две тысячи мест — лос-анджелесском театре «Аман-сон». И Хозе Куинтеро хотел видеть Ингрид в роли элегантной Деборы Харфорд. Сару, ирландскую невестку героини, должна была играть Колин Дьюхерст.

Хозе рассказал мне обо всем, что он сделал с пьесой, показал купюры.

Я прочитала.

Затем позвонила Кей Браун из Нью-Йорка:

— Дорогая, я тебе звоню на день раньше срока, потому что не в силах больше ждать. Меня разрывают на части. Ты что-нибудь решила?

— Да, решила, и положительно.

— Ты хочешь сказать, что приедешь и будешь играть в этой пьесе?

— Именно это я и хочу сказать.

— Слава богу, — произнесла Кей. — Это так чертовски благородно.

Я обожала это ее «чертовски благородно».

Хозе еще находился с нами в Жуазели. Мы сидели в гостиной, пытаясь привести все в божеский вид и ожесточенно споря.

Из моего решения вытекало, что я должна ехать в Америку и в течение полугода работать в театрах Лос-Анджелеса и Нью-Йорка: Я хотела взять с собой маленькую Ингрид. Ей так много пришлось вынести, пока болела Изабелла. Внимание всех окружающих было сосредоточено на Изабелле, постоянно слышался один и тот же вопрос: «Как Изабелла?» Никто не спрашивал: «Как Ингрид?» Она тем не менее прекрасно относилась к Изабелле, помогала ей с уроками, а часто и просто делала их за нее.

Ингрид очень усердно занималась в школе. Она так боялась экзаменов, что часами зубрила по ночам. Потом получала отличные оценки и говорила: «У Изабеллы, конечно, все будет в порядке, у нее нет никаких проблем с учебой».

Но я заметила, что около рта ее юное личико перерезает горькая морщинка. Все мы бессовестно ею помыкали ради сестры. Она была вынослива, повсюду успевала, но никто не давал себе труда подумать о ней. И теперь я старалась уделять ей как можно больше времени.

Что я могла сделать для нее? Устроить дочери каникулы в Америке, пока я играю в «Дворцах побогаче», — это, по-моему, было неплохо для начала.

— Америка?! — ужаснулся Роберто. — Ни в коем случае. Даже слышать не хочу.

Ингрид ужасно расстроилась, но я сказала:

— Сейчас я уезжаю из Рима, но, когда вернусь, мы еще поговорим об этом. Не отчаивайся.

Через несколько недель я вернулась в Рим. Мы снова собрались вместе: Роберто, Ингрид и я.

— Ты, наверное, знаешь, что я еду в Америку? — обратилась я к Роберто. — Как мы решим вопрос с Ингрид?

— Ингрид? — спросил Роберто. — Разве она не едет с тобой в Америку?