Шрифт:
— Я пойду сама, мой неизменно любезный страж. Указывайте дорогу, солдат.
Одноглазый охранник — Ферран? Марти? — молча указал ей место перед собой. Он чувствовал, что женщина в черном говорит с ним приказным голосом — но ему было, по большому счету, все равно. Еретическая шлюха корчит из себя королеву. Бывает. И не такое бывает. Пороть пока не за что.
Эрмессен уже двинулась по коридору, по-графски высоко держа голову. Товарки из камеры провожали ее сочувственным ропотом; кто-то приблизился было к решетке, даже руку протянул сквозь прутья — но быстренько отскочил, встретившись со взглядом Франа. Эрмессен обернулась через плечо, ища глазами одно конкретное лицо.
— Дочь, может быть, мы больше не увидимся. Будь тверда, и да благословит тебя Бог.
Величественная твердость Эрмессен внушала невольное уважение. Что-что, а держалась она благородно — для женщины, попавшей в тюрьму, быть может, и по ошибке… У Гальярда было такое лицо, будто под нос ему попало что-то очень вонючее. (Вонь ереси, сказал он далекому Гильему-Арнауту, вот что это такое; дай Бог мне ошибиться, но, кажется, с нею уже все понятно… осталось только убедиться. И побороться за ее душу сколь возможно, да, отец).
Та, к кому так церемонно — дочь — обратилась красавица, звук шагов которой уже утихал в направлении лестницы вниз, — уже стояла у выхода, и стояла прямо. Но это была не естественная и величественная прямота ее наставницы: вторая подозреваемая выглядела, будто палку проглотила (было у Антуана в деревне такое словечко…) На голову ниже Эрмессен. Совсем девчонка, как посмотреть — лет шестнадцать, а то и меньше. Тонкая, какая-то встрепанная, черная, как галчонок, с проблесками рыжины. И глаза галчиные — круглые и вытаращенные. Не то от испуга, не то всегда такая. Девчушка тоже была в темном, каком-то коричневом — но балахон ей явно велик, с чужого плеча, что ли?
И это — еретичка? В чем тут ересь держится…
— Грасида Сервель, — обратился к ней Гальярд, слегка наклоняясь вперед. Голос его был таким же спокойным, разве что чуть помягче.
Девчонка сделала крохотный шажок вперед и не ответила. Наоборот — плотно сжала губы.
— Отвечайте, дочь моя. Ваше имя — Грасида?
От слова «дочь» она дернулась, словно Гальярд на нее замахнулся. Облизнула губы, будто готовясь сказать речь. И вдруг, широко раскрыв рот, запела во всю глотку — да так неожиданно, что даже Фран подпрыгнул на месте, звонко уронив наконец-то ключи.
— Gardo ta famillo, Biergo de Prouilho, Tu que sios la fillo d'en Dious tout puissant! Gardo ta famillo, gardo tous picheres… [10]Девушка Грасида — а это, несомненно, была Грасида, спрашивал Гальярд для проформы — пела, яростно уставившись в лицо инквизитору и сжав кулачки. Так, наверное, кричали «Тулуза и Фуа» в лицо франкам обреченные на повешение партизаны в годы войны! Так франки кричали свое «Монфор» в битве с превосходящими силами, так первые христиане на арене в голос открывали толпе имя своего Спасителя… Антуан не знал, что и подумать: он снова остался в стороне, залп ненависти летел в его наставника, а он одного понять не мог: почему она именно это поет?
10
Этот прекрасный гимн здесь является некоторым допущением, даже анахронизмом. Я уверен, что во времена Гальярда существовало подобное песнопение — культ Девы Марии Пруйльской древен, а окситанское благочестие часто выражалось в гимнах на народном языке. Однако этот конкретный текст принадлежит веку от силы XIX, его я получил в Пруйле от пожилой окситанской дамы по имени Симона, говорившей, что в детстве гимн пела ей бабушка, получившая его от своих родителей. Язык гимна, соответственно, не старопровансальский — он ближе к современному окситанскому. Однако ничего более близкого к тому, что пела Грасида и что пели в окрестностях Пруйля в ее время, я найти не могу. Примерный перевод гимна таков: «Храни семью твою, Дева Пруйльская, ты, родившая Сына Всемогущего Бога! Храни семью твою, храни твоих малых детей, ты, родившая Сына милостивого Бога…»
Древний, еще до-домиников гимн Святой Деве Пруйльской! Гимн, который не далее чем вчера напевала, разливая им вино, старенькая монахиня, матушка Катрин!
Эта девица совсем сумасшедшая? Или… или она пытается таким образом оправдаться, объявить себя католичкой? Но тогда почему она поет так?
— Tu que sios la fillo d'en Dious Pietadous,— неожиданно оборвал ее Гальярд, договорив куплет за нее. — Довольно пения, Грасида. Это хороший гимн, я был рад его слышать, хотя, признаюсь, и не ожидал. Теперь же вас отведут в новую камеру, и завтра же с утра мы с братом Антуаном придем вас расспросить.
Девушка-галчонок совсем выдохлась. Вид у нее был несколько ошарашенный — будто она ожидала побоев или хотя бы ругани за свое песнопение, а получила едва ли не похвалу. Такой — ошарашенной — ее и увел в сторону лестницы второй охранник, помоложе, с постриженными по моде, но невыносимо грязными волосами. Девочка шла так прямо, что даже под ноги не глядела — и споткнулась на порожке у ступеней. Сквозь маленькое окошко под потолком доносился призывный звон Сен-Мишеля.
— Что же, Франсиско, благодарю вас за помощь, — сдержанно сказал Гальярд. — Как вы поняли, мы придем на дознание завтра после Мессы. А сейчас, слышите, нам уже звонят к вечерне.
Он косо взглянул на Антуана, казавшегося несколько подавленным и погруженным в себя. — Идемте, брат. Общинная молитва и немного подготовки. И отдых. Он вам понадобится.
— Значит, завтра с утра ожидать вас, господа-отцы? Как вы скажете, мы вам подготовим все, что надобно, столик достанем, чтобы писать удобнее, опять же перекусить вам…
— Мастер Фран! А, мастер Фран! Скажи Марии, что Гауда не будет в готовке помогать, живот у нее схватило! Я в ее очередь пойду! — донесся сзади, из-за решетки, просительный женский голос…