Шрифт:
— Скажи.
Он посопел в темноте, словно бы стесняясь. Потом все-таки выговорил, и Кретьен впервые в жизни заметил, что его друг слегка картавит. Не выговаривает букву «Р».
— Я бы очень хотел… Если ты сможешь… Чтобы ты был завтра рядом. До конца.
— Хорошо, я буду.
— Понимаешь, плохо перед смертью видеть только… лица врагов. А так… мне будет легче, если я буду знать, что вот ты тут стоишь и за меня молишься, чтобы Господь Утешитель взял меня к Себе… Понимаешь, плоть слаба, и мне очень страшно.
— Да, хорошо. Я останусь.
— Если сможешь.
— Смогу.
…Помолчали. Говорить вроде уже и не о чем. Этьен первым нарушил тишину:
— У меня тут окошечко над головой, маленькое и с решеткой. Но все равно видно, что небо чуть светлее. Уже начинает светать.
— А-а.
— И все равно… я очень рад, как все у нас получилось. Было очень здорово, я всегда радовался. Как, помнишь, апостол Павел писал — «Всегда радуйтесь»…
— Помню.
— Я вообще в жизни очень мало радовался, так почему-то получилось. А тут вдруг — за одно короткое лето и столько всего… Ты меня все-таки убедил.
— В чем?..
— В том, что в мире есть свет. И радость. Даже здесь, не только в сфере Чистого Духа. И если даже здесь… бывает так хорошо, то как же оно там-то, наверное, здорово… — катарский священник двадцати трех лет от роду снова закашлялся и какое-то время после этого молчал, дыша со свистом. Кретьен поймал себя на том, что беззвучно шепчет в душной темноте, где не разглядеть и своей руки, и услышал свой шепот словно бы со стороны:
«Свет во тьме светит, и тьма не объяла его… Не… объяла… его…»
Евангелие от Иоанна, самое любимое катарскими проповедниками. То, что они зачитывают собратьям, лежащим на смертном одре.
— Кретьен… Ты меня слышишь?..
— Да.
— А помнишь… Твои стишки про консоламентум?.. «Сшейте черные одежды…» И те, другие — «Ах, какая благодать — нам за веру пострадать…» Ведь так все оно и получилось, странно, правда?.. Могли ли мы знать?..
— А если бы и знали?..
— Да, ты прав, все равно все было бы так же. А помнишь про… Беранжера Пышный-Зад?..
— Помню. Забудешь про него, как же. Так я и не узнал, про что же эта дурацкая история…
Этьен как-то так особенно хрюкнул, и показалось даже — вот сейчас он расхохочется. Так, как он один умеет хохотать — на весь мир, забыв обо всем… Но, видно, с пересохшим горлом да связанными руками не очень-то посмеешься, и он только вздохнул.
— Лучше тебе и не знать… о чем же повествует сия возвышенная эпическая поэма [19] . О-ох, проклятье, руки совсем занемели… Ясно же, что не убегу, зачем было так скручивать-то!.. Разве что из любви к искусству… Ну, неважно. Кстати, ты уверен, что точно про этого Беранжера не писал?..
19
Кретьен сказал — diz, это «повествование», такой жанр. Этьен говорит в ответ — chanГon de geste, это вид героико-эпического романа, например, «Роланд».
— Дурак… Не смешно.
Опять помолчали. Этьен дышал чуть с присвистом — похоже, ему все-таки что-то отбили, когда пришли их «вязать», к тому же и дурной кашель… Кретьен вспоминал, как оно было, когда на земле цвело лето. Где-то за стеной переругивались их бессонные сторожа — слов не слышно, только «бу-бу-бу»…
— Мессир Кретьен… — вот, он опять назвал его мессиром, но это слово прозвучало как-то иначе, не как прежде, и более не было обидным. А просто — человек почтительно говорил со своим любимым поэтом, живой знаменитостью, как на светском приеме при Алиенорином дворе. — Ночь еще долгая. Вы не могли бы… вы не знаете, чем кончилось там с Персевалем?.. Вернулся ли он, увидел ли снова Грааль?..
— Да, я знаю.
— Расскажи. Пожалуйста. Я… хочу слышать стихи. А то я так устал от допросов, от этих… дураков. Хочу послушать что-нибудь… другое.
— Я помню не все. И не все получилось переложить в стихи.
— Ну и… пусть. Пожалуйста.
— Хорошо… Там не так уж и много. (И похоже, что этого никто никогда не узнает. Рукопись у Изабель, а конец ее — только у меня в голове. Ну и Бог бы с ним. Правда останется правдой, записана она на бумагу или нет. А если правда есть, рано или поздно она откроется кому-то — пускай не мне, а другому, неважно, где, неважно, когда… Главное, что она есть.) Слушай… Я в детстве, когда мой брат не мог заснуть, рассказывал ему на ночь сказки… Разные истории. Это будет вот такая же история. Тебе там не очень… плохо?
— Нет. Не очень. Не бери в голову, это всего лишь… плоть. Я… не могу много говорить. Но я буду слушать. Еще есть время.
— До рассвета много времени. У нас очень много времени, и никому его не отнять. А Персеваль, огонь храня, наутро оседлал коня…
…Оседлал, оставляя отшельника, и путь его лежал через лес, темный и тайный… Темный… и… тайный… И скоро будет рассвет.
Глава 5. Рассвет