— Эй, кто здесь?.. Чего надо?.. Проезжай, не велено!..

Кретьен, чувствуя, как в нем дрожит, исполняясь огня, каждая жилка, медленно подъехал, и не думая спешиваться. На огромном черном коне он нависал над насторожившимися стражниками, словно тень вне круга огня. Отсветы пламени озарили его бледное лицо, сдвинутые брови. На поясе — меч, не такой, как у солдат — длинный, рыцарский. А доспеха — нет. Нет доспеха, проклятье…

— Х-хэмм, монсеньор, — слегка оробев, подал голос один из вилланов, самый здоровый, тот, что недавно лежал на земле у огня. — Чего вам надобно-то?.. Мы тут… это… еретика стережем. Пущать не велено.

— Пустите меня к нему, живо, — процедил Кретьен, собирая в голосе все равнодушное презренье, на которое только был способен. Сердце его бешено колотилось, он играл наудачу. Все — или ничего. — И без разговоров, вы… мужичье!..

Светловолосый виллан помялся с ноги на ногу, обернулся за поддержкой к остальным. Солдаты оказались посмелее, один даже отставил ногу вперед (ну и делов-то, что рыцарь! Зато — один против четверых. И он, кажись, без доспеха…)

— Не, бла-ародный сир, не велено. Господин аббат с живых шкуру спустит. До утра придется повременить, бла-ародный сир.

Сердце Кретьена исходило огнем. За все годы своего рыцарства он так и не научился одному — тону и образу высокородной скотины, для которой вилланы — что грязь под ногами. Вроде того саксонского рыцаря по имени Лудольф, которого обрызгал грязью ехавший на телеге крестьянин — а тот, недолго думая, взял да и отрубил виллану ногу. «Ибо был он вне себя от гнева», как рассказывал некогда граф Тибо. Кретьена страшно перекосило тогда от этой истории, и до сих пор он не выносил рыцарей именно такого типа, в который должен был сейчас перевоплотиться сам. Но что ж поделаешь, надо. Призвав на помощь бессмертные образы короля Луи, юного Жерара де Мо и еще многих, многих, — он скривился от плохо сдерживаемого гнева и слегка приподнялся в стременах.

— Как ты разговариваешь с рыцарем, ты, грязный виллан?! Да я тебя сейчас… Да ты знаешь, кто я таков?..

— Никак нет, мессир, — солдат чуть попятился, но позиции не сдал. Два мужлана переминались у него за спиной, зыркали с легким страхом. — Вы ж не представились… А у меня приказ…

— Да я — племянник графа, весь день скакал с личным порученьем насчет этого… дерьма еретического! От самого Везеле!.. И не для того скакал, чтобы всякая вилланская свинья меня, видите ли, «не пущала»!

— Нащ-щет вас не было приказано, — стойко держался честный служака. — Я ж не графу служу, ваша милость, мы в подчинении у господина аббата… А он нащ-щет вас ничего не говорил.

— Дубина, мужлан! — прорычал Кретьен так, что второй солдат слегка подпрыгнул. — Да что мне твой дерьмовый аббат!.. А, кр-ровь Господня, валяй, рыло пакостное, буди своего аббата, я с ним сам разберусь!.. Я ему вот этой вот рукой, — он потряс внушительной перчаткой, обшитой стальными бляшками, — по морде наваляю за то, что так распустил смердов! Ну, пошел, скотина — да поскорей, я тут долго торчать не собираюсь.

Солдат неуверенно обернулся на товарища, тот сделал большие глаза. Расчет Кретьена оказывался верен — чуть больше наглости, и ни один из них не сунется к аббату, не посмеет его будить — а ну как гонец окажется истинным, аббат тогда небось по головке не погладит!..

Тем более этот, о котором такие злодейские слухи. А если все же — провал… Ну что же, тогда придется драться, и, может быть, покачиваться завтра на веревочке рядом с Этьеном. Рыцарей вешать не то что бы не запрещено, но случается… А за ересь — и подавно.

— Буду я аббата будить, ага, как же, — пробормотал бедняга страж, раздираемый извечным противоречьем меж любовью — очевидно, в его случае это была любовь к жизни — и долгом. — Чтобы он в случ`чего с меня семь шкур спустил? Эт-та, значит, господин рыцарь, может, вы сами сходили бы?.. Привели бы господина аббата, а там — хоть к еретику, хоть к черту лысому, проходите, пожалста…

— Мужлан, — лицо Кретьена залила краска уже неподдельного гнева. — Ты забываешься. За кого ты меня принимаешь, а?

— Так Господь же вас знает, милс-дарь, — пряча глаза от безумного светлого взгляда, солдат, однако же, не убирал руки с рукояти меча. — Может, вы и не от графа вовсе. Может, вы ентого еретика выручать хотите. На вас же того не нарисовано… Может вы и сами, эт-та… того?..

(Эх, бумажку бы сейчас. Любую. Письмо, листок со стихами, все, что угодно… Чтобы сунуть этой безграмотной роже под самый нос с криком — «Ты читать умеешь, скотина?.. Вот графская подпись, мурло ты поганое!» Но, хотя омерзительная роль уже дико утомила Кретьена, оставалось продержаться еще совсем немного. Сделать последний рывок. Помоги мне, Господи — и прости.)