— А кто же плачет, ныряя?

— Меня дед учил нырять и гривенники на лету ловить.

— И легко он тебя этому искусству обучил?

— Сразу я привыкнуть не мог: глаза зажмуривал, как под воду нырял.

— А потом все-таки выучился?

— Конечно, выучился… Знаешь, что он придумал тогда? Он придумал мне в глаза мыло пускать. Как только мыло защиплет, я зажмурюсь, а потом вдруг возьму да открою: не будет ли снова щипать. Так вот и выучился.

— Меня, небось, не учил, — шутливо сказал Быков, но Ваня тотчас вступился за деда.

— Он умный старик… Так в жеребцах понимает, что его извозчики всегда расспрашивают, какие жеребцы самые знаменитые на конских заводах.

«Вот беда-то, — подумал Быков, — чего только он не знает!»

— Смотри, кто-то навстречу бежит и руками машет! — закричал Ваня.

Быков узнал Победоносцева и заторопил извозчика.

У моста Глеб обнял Быкова, недоуменно посмотрел на мальчика и принялся расспрашивать о питерских новостях: видел ли Лену, встретился ли со старым Победоносцевым, тоже уехавшим в Петроград после контузии, не прислали ли писем?

Быков расплатился с извозчиком, и дальше пошли пешком.

— Подарок привез, — сказал Быков, передавая Глебу письма и маленький пакетик.

— Сейчас поглядим.

— Там в чемодане еще один пакет есть, белье и всякая всячина. А здесь конфеты. Знает сестра, что ты сладкое любишь, вот и прислала.

— А я сладкого не люблю, — вмешался в разговор Ваня.

— Это с тобой кто приехал? — спросил Глеб.

— А ты не узнал?

— Ваня! Как же это я его сразу не узнал? Вот уж не ожидал! Вырос-то он как! Как он сюда попал?

— На фронт сбежал.

— На фронт?! Книг начитался, должно быть, вот и решил сбежать сюда, как начитавшийся книг Майн Рида герой чеховского рассказа.

— Майн Рид скучно пишет, — ответил Ваня. — В «Мире приключений» интереснее. Такие рассказы, что страшно ночью спать. Один особенно хороший — о привидениях в старых замках и о войне, как на воздушном шаре летели. Я деду всегда вслух читал.

— Понравилось ему?

— Сначала понравилось, слушал внимательно, потом, когда я до конца дочитал, смеяться начал: у меня, говорит, интереснее было.

— А где Тентенников? — перебил мальчика Быков и внимательно поглядел на приятеля: он уже слышал о том, как неудачно кончились веселые тентенниковские дни во время отпуска в маленьком городке.

— Разбился он, — ответил Глеб.

— Что ты говоришь! Тяжело ранен?

— Было плохо, а теперь на поправку пошло.

— Где он лежит-то?

— В госпитале у Наташи.

— Поедем туда завтра!

— Обязательно поедем…

Они пришли на аэродром в обеденный час. В халупе летчиков было светло и прохладно.

Три складных кровати стояли рядом, — кровать Тентенникова была выше других, и подушки на ней были взбиты особенно старательно.

— Бедный Кузьма, — тихо сказал Быков, глядя на высокие несмятые подушки, напоминающие о раненом друге. — Хоть бы поправился на этих днях… выписался бы из госпиталя поскорей…

— Наташа писала, что поправляться начал быстро и сразу в весе прибавил: все ему на потребу. Другой бы не перенес, пожалуй.

— А где я спать буду? — спросил Ваня, оглядывая халупу и укладывая в угол свой дорожный мешок.

— Пока на кровати Тентенникова, а там новую поставим, — сколотят тебе столяры…

— А у вас спального мешка нет?

— Зачем тебе спальный мешок?

— Я бы на улице спал: дед говорил, что для здоровья это полезно.

— Нечего выдумывать… Где старшие велят, там и будешь спать. И потом смотри у меня: в чужой монастырь со своим уставом не суйся. Если на фронт приехал, то дисциплину соблюдай, не то немедля домой отправим…

— Хорошо, — ответил Ваня, бледнея при мысли о том, что его могут отправить обратно в Москву, и тихо сказал: — Только летать-то я буду?

— Летать!.. — рассердился Быков. — Поди-ка погуляй лучше, погляди на самолеты, дай нам с Глебом Ивановичем поговорить.

Ваня только и ждал позволения пойти на аэродром и радостно выбежал из халупы.

…Под вечер зашел Васильев, поздоровался с Быковым ласковей, чем обычно.

— Очень рад, что вернулись. День отдохнуть сможете — и опять в небо. Теперь самолетов будет вдосталь…

— Разрешите завтра в город съездить с Глебом Ивановичем.

— Что ж, поезжайте, — сказал Васильев и пошел обратно, к штабному дому. Новенький крестик блестел на его груди.