Очнувшись, Полина обвела мутным взглядом вокруг. Сколько времени она провела в плену у Морфея, так и осталось неизвестным, но видимо — немало: один из оборванцев, обняв пустой кувшин, мерно похрапывал, второй вообще куда-то исчез, а его место занял давешний вождь-зулус. Алексей и дон Педро, устроившись друг напротив друга, под монотонные завывания зулуса, с пьяным упорством перетягивали пелевинский карабин и по сторонам не смотрели.

— Вот ты почитай час уже канючишь — оружие грех! — дернув винтовку к себе, возмущенно завопил Пелевин. — А коли грех, так какого черта ружье мое утянуть хочешь?

Видя покрасневшее от алкоголя и перекошенное от гнева лицо траппера, Полина собралась решительно вмешаться и заставить Алексея прекратить пить, но, заметив, холодно-трезвый взгляд, брошенный охотником исподлобья, с воинственными планами распрощалась и занялась инспекцией полупустых тарелок и кувшинов.

— Негоже без крайней необходимости за оружье, кое порождением диавола является, хвататься, — безрезультатно пытаясь вырвать винтовку из рук Пелевина, вполголоса бубнил дон Педро. — Нечистый не дремлет и неустанно внушает греховные помыслы детям Божиим. Мне дарована свыше милость быть пастырем, словом и примером побуждать заблудших к благим делам и от греха отвращать… — в очередной раз не добившись успеха, проповедник вдруг вскочил на ноги и завопил:

— Отдавай ружжо! Ружжо отдавай, кому говорю!

Алексей, удивленный афронтом дона Педро, а скорее всего, потеряв противовес, хлопнулся на спину, но винтовку из рук не выпустил. Воспользовавшись тем, что охотник ошарашен, зулус попытался незаметно стащить полюбившийся нож с пояса Алексея, но, получив звучный шлепок по рукам, обиженно скуксился и вновь затянул монотонную песню. Полина, понимая, что пьяным мужчинам нет никакого дела до скучающей женщины, переползла поближе к стене с портретом, благо, в багряных ответах факелов было явно заметно, что графу чрезвычайно скучно и неприятно следить за пьяной перепалкой. Усевшись на плиту, прямо напротив портрета, Полина, стеснительно водя пальцем по точенным каменным завитушкам, начала рассказ о том, каким дивным человеком является Пелевин и насколько это чудо тупо и невнимательно, что не видит её к нему отношения. Граф проницательно смотрел прямо в глаза и, одобрительно улыбаясь, поощрял продолжать жаловаться. Девушка, вдохновленная молчаливым сочувствием, покосилась на Пелевина, обиженно показала охотнику язык и, повернувшись к портрету, стала вдохновенно вещать об обидах и огорчениях, причиненных этим вандалом ей и её пушистой любимице. Граф проникновенно молчал и расстроено супил брови. Распалясь от обиды и пылающего поблизости факела, Полина расстегнула две верхние пуговицы рубашки и ошарашено замерла на месте: граф, забыв о всех ее горестях, с вожделением уставился в импровизированное декольте.

— Эх ты, ориентир моральный, — обиженно буркнула девушка, застегнув пуговицы и накинув поверх плеч стянутую со стола скатерть. — Что графья, что охотники, только об одном и думаете… — переведя взор на Пелевина, по-прежнему о чем-то спорящем с доном Педро, Полина окончательно огорчилась и расстроено буркнула: — Хотя нет, охотникам до девичьих прелестей дела как не было, так и нет. А ты, — разгневанная красавица вновь повернулась к портрету, — вместо того, чтоб пялиться, лучше б того, кого надо вразумил, когда и куда смотреть!

Граф на портрете равнодушно уставился куда-то вдаль и на причитания красавицы не реагировал.

— Кобель ты, а не граф, — презрительно фыркнула Поля и, имитируя пренебрежительную пощечину, звонко шлепнула ладонью по портрету и уныло поплелась на свое место.

— К слову говоря, хозяин! — проводив Полину недоуменным взглядом, Пелевин, покачивая на ладони полупустой кувшин с хмельным, заинтересованно взглянул на дона Педро. — А спотыкаловку-то свою, из чего гонишь?

— Чего сразу спотыкаловка?! — возмущенно нахохлился проповедник, выхватывая кувшин из рук траппера. — Вполне себе нормальная банановая брага, на конопле настоянная. Не вино, а роса божья. — Глава общины аккуратно примостил кувшин на край стола и ткнул пальцем в Полину. — А девку свою уйми! Святых людей хоть в жизни, хоть на портретах бить негоже. — Дон Педро попытался ухватить горло кувшина, промахнулся, фокусируя взгляд, направил палец на стол. Покачавшись пару минут в попытках прицелиться, проповедник размашистым жестом вцепился в посудину с бражкой и с жадностью присосался к горлу. Сделав пару шумных глотков, он с недоуменной обидой покосился на траппера:

— Не вино, а благодать небесная! А он — спотыкаловка…

Не желая спорить попусту, Пелевин равнодушно пожал плечами и заплетающейся походкой пошатался к Полине, примостившейся в противоположном углу. Девушка, предоставленная сама себе, боролась со скукой изо всех сил: чередуя вялое ковыряние в тарелках с попытками пристроить голову на ближайший постамент как на подушку. И то и другое безрезультатно.

— Ну, ты как? — добравшись до Полины, Алексей присел на корточки и озорно подмигнул подруге. — Впечатлилась хозяйскими речами или и дальше во мраке греховном пребывать намерена?

— А вот и намерена! — сверкнув из-под бровей полупьяным взглядом, с вызовом бросила Полина. — Как по мне, так лучше жить с грехом, но в радости, чем в такой, — девушка презрительно покосилась на проповедника, — тоске, но в благости загнуться. Лёш, а Лёш! — жалобно затянула Полина, привычно теребя Пелевина за рукав, — а давай сбежим отсюда, а? — Девушка тоскливо шмыгнула носом и просительно заглянула трапперу в глаза. — Ну не нравится мне святоша местный, никак не нравится. Доверия ни на грош не вызывает.

— А чего так? — аккуратно кидая настороженные взгляды по сторонам, одними губами прошептал Пелевин. — Гостеприимный, вроде, дядька, душевный такой. Чего, не веришь? — Алексей в очередной раз покосился на дона Педро и протяжно сплюнул в угол. — Еще какой душевный, так и норовит в душу залезть: то ручонками немытыми, а то и вовсе — сапогами…

— А еще он ни разу не пьяный, — прижавшись щекой к плечу траппера, сбивчиво зашептала Полина. — Вот стоит тебе в сторону посмотреть, или вообще отвернуться, так он ка-а-к зыркнет! А глазищи — холодные, внимательные, тре-з-вы-е! Боюсь я, его, просто до дрожи боюсь.