Шрифт:
Он всегда мечтал полетать с ней так. И теперь, несмотря на боль в боку, был счастлив. «Будто я Бельчонок!» — радовался он.
Белка втащила его в свой домик — колючий из-за торчащих веток снаружи и устланный нежным рыжим пухом внутри.
— Хоть побываешь у меня, — Голос Белки опять стал ворчливым: — Небось у Скальных Волков был, в их поганом логове.
— Но разве ты не звала на помощь Скального?
— Для тебя. Себе бы не позвала.
— А он помог?
— Еще бы. Загнать Лисенка ему одно удовольствие.
— Так это был Лисенок?
— А ты не видел? Ты что ж, спал?
— Да.
— На чужой поляне?
— Да.
— Тогда ты глупый зверь. Странный и глупый. Когти мягкие, глаза не шустрые. Как будешь жить?
— У меня есть друзья, — схитрил Чуча.
— Да, я тебе друг! — крикнула Белка, — А Волк — не друг.
— Почему? Он же спас меня.
Белка не ответила.
— Вместе с тобой, — добавил Чуча.
— Это другое дело. Но ведь он и виноват в твоей беде.
Если б не он, ты бы учил лесные уроки и уже умел бы бегать, лазать, скрываться от чужих глаз. А что ты теперь умеешь? Чему научился?
— Я знаю о лесе. И я люблю подпевать ветру.
— Молчи уж, глупый зверь, — Рыжая лапа примирительно погладила серую спинку. — Молчи. Спи.
Чтобы не перечить Белке, Чуча закрыл глаза. И сразу же вахту приняли уши. И услышали:
— Разбойник и сын разбойника! Уррррра! Уррррра!
— Ковыляет на трех ногах!..
Это сороки.
— Что там? — встрепенулась Белка, и только рыжий хвост ее мелькнул в узкой дверце, — Что там, соседки?
А сороки уже были рядом.
— Скальному Волчонку старая Лиса отгрызла лапу. Урра! Уррра!
Чуча сразу рванулся из домика. Глянул вниз и попятился. Никогда не бывал так высоко!
Было страшно и не страшно, потому что все равно, раз у Скального случилось такое!
— Это за Ясенского детеныша! Это за Ясенскую Сороку! — кричали птицы.
— А что с Ясенской? — спросила Белка.
— Как, разве ты не знаешь?
И сороки наперебой начали рассказывать. Чуча спускался по чешуйчатой сосне, скользил, оступался и не слушал птиц. Болтуньи!
Волчонок лежал на Чучиной поляне. Он вытянул правую переднюю лапу, а Чуча слизывал, слизывал, слизывал кровь с двух отгрызенных пальцев. А она все набегала.
Скальный тихонько повизгивал. Чуча лечил его и жалел и был благодарен не так за спасенную жизнь, как за то, что раненый Волк пришел не домой, а к нему.
— Ты странный зверь, Чуча, — тихо причитала Белка, свесив лапу и голову с нижней ветки сосны.
— Но почему?
— Ты слышал, что говорят сороки?
— Я это знал.
— Он убил просто так, Чуча!
— Но он добрый со мной.
— Ты странный зверь, — еще жалостней отозвалась Белка, — «Он добр со мной…» Так бывает у людей. У нас, у зверей, так не бывает.
Когда среди деревьев потемнело, Скальный поднялся на три лапы.
— До свиданья, Чуча, — сказал он и лизнул его в нос, — Похоже, правы мои старики: ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Они кое-что понимают.
Глава III
Родина
(Вторая жизнь Чучи. Продолжение)
— На сегодня хватит, — сказал мой брат и погасил настольную лампу; теперь каждый вечер он писал работу о лесе.
За окном было черно, налетал ветер и приносил дождевые капли — ток-ток, ток-ток — по стеклу. И опять ничего, только ветки шуршат, трутся друг о друга:
«Ша-а-а, тша-а-а…»
Брат стал натягивать сапоги, глянул на ружье у стены.
— Ты куда?
— Послушай-ка.
И правда — сквозь неровное дождевое «ток-ток-ток» и спокойное постоянное «ша-а-а» — далекий, щемящий, живой голос:
— О-оу-у-у-у!
И в ответ ему совсем едва слышно:
— У-у-о!
Дверь громко отворилась, на пороге стоял лесничий — высоченный, загорелый и тоже в сапогах, ватнике и с ружьем.
— Слыхали? — кивнул он.
— Пошли, — ответил брат, поправляя ружье за спиной и накидывая на плечи мешковину.
В окно их уже не было видно, так черно на улице.
И тут я глянула на Чучу. Он сидел на задних лапах, схватился передними за прутья клетки, весь вытянулся вперед, к окошку, поставил уши.
— Ты что не спишь, Чуча?
— Волкхи… Волкх… Убьют.
— Волки не убьют людей. У людей ружья.
— Нет, волкх… убьют.
— Волка убьют? Это трудно, Чуча, в такую темень. Я вот говорила тебе — покажи, где живут волки.
— Убьют… Убьют… — не слушал меня Чуча.
И вдруг раздалось: «Оу-у-у-у!» совсем близко. Это брат приманивал волка. Потом издалека ответ, и снова человеческий, очень похожий на звериный: «Оу-у-у!»