О Плато Семи Ветров, доступном развитым душам лишь после физической смерти, Олежка знал кое-что еще до того, как ему пришлось сделать последний вдох. Оно тогда уже стало его целенаправленным выбором, и, освобожденный от страданий и боли, он перешел туда с радостью и волнением. Хоть отражение в зеркалах исчезло, он приобрел больше чем потерял: открылись возможности, о которых Олежка и не подозревал раньше. Бога в Таньке он разглядел сразу так же отчетливо, как если бы тот был шапкой Мономаха на ее голове. И когда Бог неожиданно исчез непонятно куда, Олежку это почти не смутило: в конце концов, могут у Бога быть и другие дела. Расстроился лишь, когда понял, что без Бога сестра не могла его ни видеть, ни слышать, и совершенно не мог понять, почему. Ося же видел своего папу, хоть и не был ничьим аватаром.

«Должно быть, в Таньке намного больше Здравого Смысла, и он ей мешает, — думал Олежка. — А Ося пока еще до него не дорос, в любом ребенке Магия сильнее, чем у взрослых, к тому же наш Ося — особенный. Но ведь и Танька существо не простое. Боги-то аватарами кого попало не выбирают...»

Он решил пробудить в сестре Магию. За несколько недель послесмертия Олежка успел кое-чему обучиться — мелкие чудеса мог творить. Да и условия в Англии оказались вполне подходящими — Магия после Нового года так и бурлила.

Недолго думая Олежка устроил обильный, невиданный для этой страны снегопад. «Пусть будет для Таньки и чудо, и радость», — надеялся он, вспоминая, как раньше сестра скучала по белой зиме.

Снег падал целую ночь, крупные хлопья, переплетаясь в воздухе, красиво окутывали деревья и крыши, и все вокруг было похоже на сказочный мир, которым правила Снежная королева. А Танька смотрела в окно глазами, полными слез, — никакой радости на лице и в помине не было. О чем думала, непонятно, читать ее мысли Олежка не мог. Утром она злилась вслух на «дурацкие weather conditions[81]», которые «загонят в задницу all public transport[82]», и вместо того, чтобы, плюнув на все, пойти с горки кататься или лепить снеговиков, как это делали почти все дети и взрослые вокруг, села в машину и поехала на работу.

Здравомыслие вышло ей боком — шесть часов она просидела в пробке, а потом, уставшая и голодная, еще и попала в аварию. Олежка едва успел предотвратить непоправимое. Танька отделалась синяками, машине досталось больше — ее, изрядно помятую, сразу отправили в металлолом. «Ну да это все ерунда!» — подумал Олежка и наутро смыл остатки снега проливным дождем.

Глядя в окно на дождь, Танька еще больше расстроилась — чего-чего, а сырости она терпеть не могла. «Подожди, подожди, это нужно, чтобы пробудить в тебе Магию!» — кричал Олежка. Сестра не слышала, но он не унимался. Она вышла на улицу, злобно хлопнув дверью — предвкушала сырую прогулку до станции. Минуту возилась с зонтом, даже не сознавая, что дождь перестал — резко и неожиданно, едва она за порог шагнула. Танька распахнула зонт и, не услышав ударяющихся об него тяжелых капель, посмотрела вверх. Небо было чистым и ясным — ни единого облачка. «Хм, очень странно...» — произнесла она без особого энтузиазма.

Дождь полил с новой силой, едва она села в поезд. «Bloody England[83]», — ворчала Танька себе под нос, прижавшись холодным лбом к запотевшему стеклу.

Зонт перед прибытием на вокзал Малибоун был наготове. Но стоило ей выйти из поезда, как дождь опять прекратился. «Значит, до офиса доберусь-таки в сухой обуви», — сообщила себе Танька, нисколько не удивившись.

«Ах так?! Ну вот тебе!» — рассердился Олежка, и с неба хлынуло так, что в считанные секунды в Танькиных туфлях захлюпала вода, а одежду можно было выжимать.

«Бл-ли-и-ин!» — выругалась Танька, нырнув под крышу вокзала. Через минуту туда заглянуло солнце, и она зашагала по улице — поспешно и неохотно, то и дело поглядывая на небо. Прямо над нею выгнулась яркая радуга, такая огромная и фантастическая, что все пешеходы замедлили шаг и задрали головы вверх.

«Я все это для тебя делаю, для тебя одной, разве ты не чувствуешь?» — кричал что есть сил Олежка. Она не слышала.

Под вечер на него накатила усталость — в буквальном смысле смертельная. Не сознавая еще, что уровень Магии в Лондоне резко снизился благодаря активности шестерых Богов, он тщетно пытался вызвать новые чудеса с ливнем, солнцем и радугой — ничего не получалось. Мелкий, монотонный дождь зарядил после полудня, и он никак не мог остановить его.

«Ну, я отдохну немного, — сказал Олежка, опускаясь вечером на край Танькиной кровати. Ее веки распухли, зубы стучали от холода: проходив целый день в мокрой одежде и обуви, она подхватила простуду. — А завтра продолжу».

«Апчхи!» — ответила Танька, словно расслышала наконец и выразила согласие.

Утром, однако, сил на новые чудеса не прибавилось. Отчаявшись сделать хоть что-нибудь необычное, Олежка пытался будить в сестре Магию всевозможными

способами. То резко дергал ее, то щипал, то орал громко в самое ухо, то подножку ей подставлял — она чуть не падала... Даже ночью, когда в кровати лежала уже, пытался ее растрясти. Когда Танькины глаза наполнялись слезами, зеркальный блеск в них усиливался, но своего отражения он так и не видел. А потом она даже плакать перестала, по-прежнему мало спала, но будто в летаргию впала — лежала, сидела, ходила, как зомби какая-то.

Олежкины силы все таяли, сам он от этого становился злым и беспомощным, отчаяние уже наполнило душу до края. А Бог так и не возвращался.

Поезд метро мчался в Сити, где, судя по лицам пассажиров, им предстоял «еще один гадостный день». Раздраженный толстяк, вставший у двери между вагонами, злобно нажал на оконный рычаг — стекло съехало вниз, пропуская внутрь струю влажного воздуха. Скоростной ветер зашелестел газетами в руках недовольных пассажиров и чуть было не подхватил в свой поток Олежку.