— Ди! На скдипке? — изумилась Танька. Она и впоследствии не научилась правильно выговаривать «р». — Но почему?

— Да патамушта склипка — цалица музыки! — торжественно провозгласила Ди. У той абсолютно все речевые дефекты прошли с возрастом.

Через неделю после их разговора Танька с пестрым букетом георгинов и портфелем, перешедшим «по наследству» от соседа-четвероклассника, отправилась в первый класс. Георгины еще не успели завять на столе первой учительницы, как произошло иное событие.

Явилось оно в образе необычайно высокой и сухопарой тетеньки, сильно похожей на дяденьку: с короткой стрижкой, низким голосом, только с помадой на губах, очень яркой. Тетенька вошла в класс после уроков и объявила, что она из музыкальной школы, где в классе скрипки случился недобор, и если из детей кто-либо хочет в скрипачи записаться, надо прийти с родителями, прослушивание в три.

Упустить такой шанс Танька никак не могла. Ни в коем случае! Только одна проблема нарисовалась: мама была на работе. Бабушки, как на грех, дома тоже не оказалось, хоть та работала лишь по утрам — церковной певчей, а после обеда не отлучалась почти — ну разве в аптеку там, за глазными каплями, или за кефиром в молочный, или по каким-то еще бабушковым делам. Прочих взрослых, кто Таньку изволил бы сопроводить, не имелось, так что «записываться в скдипачи», она отправилась самостоятельно.

Добиралась пешком. Пяти копеек дома не нашлось, а в троллейбус бесплатно уже не посадили бы, школьница как-никак.

Всю дорогу Танька, словно летела и тротуара почти не касалась. Вошла в огромный зал, когда оттуда кто-то выкрикнул: «Следующий!» Танька поняла сразу, что кричали ей.

За длинным столом, покрытым бордовой скатертью, с графином посередине, сидели семеро: лысый старичок, очень толстая женщина, двое строгих мужчин в белых рубашках, при галстуках, лохматый дядька в очках, брюнетка в модном платье из кримплена и та самая — высокая и сухопарая тетенька с яркой помадой.

Без своей обычной робости Танька спела им про «улицу-улицу, улицу широкую». Хоть и просили исполнить «любимую песенку», «улица» первой пришла в голову, так как много раз была прослушана в мамином исполнении под аккордеон и слова «до чего ж ты улица стала кривобокою» запомнились хорошо. Танька пела, но смотрела не на комиссию, а на портрет старичка с бородой, что висел сбоку, так что не видела, каких усилий экзаменаторам стоило сохранять серьезное выражение лица. На куплете про «фонари повешены — рыло стало страшное» один из двух строгих мужчин попросил ее остановиться. Шестеро глубоко вздохнули, а на сухопарую тетеньку напал дикий кашель. Откашлявшись, она выстукивала карандашом долгий ритм, просила Таньку его повторять, и нажимала клавиши на пианино, чтобы, зажмурившись, Танька угадывала ноты, и она послушно выстукивала, жмурилась, угадывала и повторяла все, что было велено.

Наконец, семеро переглянулись, дружно кивнули и попросили ее пригласить в зал маму.

— А мамы тут нет, — оробела вдруг Танька. — Она на работе сегодня.

— Тебя, значит... папа привел? — спросила дамочка в кримпленовом платье, которая приглядывалась к Таньке как-то не слишком доверчиво сквозь накладные ресницы.

— Папы... тоже нет, — Танька не стала уточнять, где находился папа.

— Ты очень хорошая девочка, — ласково улыбнулась сухопарая тетенька. — И, наверное, очень послушная? Танечка! С кем ты пришла сюда? С бабушкой?

Танька, по обыкновению, что делала каждый раз, когда ее называли ласкательными производными, надулась:

— Бабушка в церкви поет, на клиросе!

Семеро заулыбались. У сухопарой тетеньки проступили ямочки на впалых щеках, а морщинки вокруг лучистых зеленоватых глаз собрались в симпатичные елочки.

— У тебя исключительные способности, и мы хотим записать тебя в класс одаренных. Но без согласия родителей этого сделать не можем. Что ж, попробуем с ними связаться. Как твоя фамилия?

Танька назвала свою фамилию. Шестеро заерзали и зашушукались. Седьмая, дамочка в модном платье, цокнула языком и закатила глаза к потолку.

— А ведь мы хорошо знаем твоего папу, — гордо сказал лысый старичок. — Он был моим любимым учеником. Для нас всех, и для Риммы Иванны особенно, — старичок кивнул в сторону сухопарой тетеньки, — будет большой честью учить его дочь. Но почему, скажи, пожалуйста, ты хочешь играть на скрипке, а не на фортепьяно?

— Да патамушта скдипка — ЦАРИЦА МУЗЫКИ...

Последние слова именно так и вылетели — БОЛЬШИМИ БУКВАМИ. Таньке это было не впервой, но привыкнуть к такому загадочному явлению она еще не успела. Притом куда загадочнее ей казался не громкий голос или слова, смысл которых даже и не был понятен, а что напрочь вдруг исчезала картавость. В зале воцарилась тишина, и было странное ощущение, что высокая Римма-Иванна раболепно смотрела на девочку снизу вверх, хотя, если б их рядом поставили, а Таньку еще и на стол, за которым восседала комиссия, то Римма-Иванна оказалась бы выше ростом. Остальные шестеро словно дара речи лишились. Несколько минут не было слышно ни звука. «Наверное, тащились тогда все от известности музыканта-папы», — вспоминала Танька много лет спустя.