Шрифт:
Одевшись в темноте, Бен вышел из комнаты во внутренний дворик. Воздух был теплым и влажным, черное небо затянуто облаками, с запада дул горячий ветер. Комната семь находилась в конце здания, не дальше пятнадцати ярдов от забора. По поросшей травой тропинке Бен подошел к забору. За ним чернота неба смешивалась с чернотой пустыни, а вдали вспыхивали отблески молний — гроза подступала с нескольких сторон.
Сам «оазис» был освещен скупо, здания стояли близко друг к другу, обеспечивая некоторое прикрытие. Бен осмотрел ближайшую постройку, ища камеры наблюдения, не очень надеясь их рассмотреть, даже если они и имелись. Потом он осторожно прошел к своей машине, чтобы взять микрофон и — все-таки — пистолет. В такое время самой вероятной неприятностью могла стать встреча с одиноким охранником. Если с помощью пистолета ему удастся обеспечить себе отход к машине, тогда был шанс пробиться сквозь ворота в начале дороги. Сама идея, что его жизнь зависит от того, выдержат ли они этот натиск, вызвала неприятный комок в горле. У героев из книг никогда не возникало проблем с пробиванием ворот, при этом они не получали ни царапины, но здешние ворота, как подозревал Бен, могли оказаться более ударопрочными.
Продолжая искать взглядом камеры, он прошел к столовой в здании три и взял себе диетическую колу. Потом, пытаясь оставаться в тени, направился к соседнему строению, затем к следующему. Молнии вспыхивали уже гораздо ближе, и Бен мог поклясться, что слышит гром. Самое большое здание, номер пять, изнутри слабо освещалось. Через окна виднелось какое-то сложное оборудование, стоявшее ровными рядами. Было совсем нетрудно и очень неприятно представить, что где-то там пробирку с кровью, на которой написана его, Каллахэна, фамилия, открывают и обрабатывают на одной из этих лабораторных машин.
Улицы «оазиса» казались пустынными. Лишь кое-где свет из окон разрывал ночную мглу. Прижимая к себе сумку с микрофоном, Бен осторожно приближался к «виннебаго», часто останавливаясь и прислушиваясь. Под черной майкой с длинными рукавами он чувствовал неприятную испарину.
Пять минут, потребовавшиеся, чтобы подкрасться к фургону, показались Бену часом. С левой стороны, там, где по-видимому находилось помещение для столовой, из окон пробивался слабый свет. Переднее стекло было закрыто изнутри занавеской. Тяжело дыша от нервного напряжения, Бен опустился на колени перед левым задним колесом и беззвучно расстегнул молнию на сумке. В ней были маленькие наушники, усилитель и цилиндр приемника длиной примерно в три дюйма и диаметром с двадцатипятицентовую монету. Вставив наушники, он прижал микрофон к стене фургона. Качество приема не было идеальным, но Бен слышат голоса и мог разобрать почти все, что говорили в фургоне.
—Пожалуйста, пожалуйста, отпустите меня! Я же вам ничего не сделала! — женский голос, доносившийся из задней части фургона, звучал вполне отчетливо.
—Ничего у него не выйдет! Господи, Конни, ты что, играть не умеешь?
Винсент! Бен был уверен, что узнал его голос.
—Послушай, Руди! У меня есть сын, он еще маленький, его зовут Тедди, я говорила тебе про него. Я ему нужна! Пожалуйста, отпустите меня! Найдите кого-нибудь другого, у кого нет ребенка!
—Господи, Конни, дурья твоя башка! Надо было брать две червы! А теперь он их все заберет. Ты что, не поняла, что кроме пик у него ни черта нет? Послушай, Сэнди, или ты перестанешь скулить, или я тебе сейчас запихну в рот носок! И не называй меня Руди, ненавижу это дурацкое имя. И на кой черт я его придумал?
Левая пуговка наушника сидела очень туго. Бен вынул ее и начал пристраивать поудобнее, как вдруг услышал негромкие шаги справа. Вынув из-за пояса пистолет, он лег на землю и быстро, стараясь сделать это беззвучно, заполз под фургон. Через секунду пара ковбойских сапог появилась не дальше трех футов от его лица и буквально в дюйме от того места, куда он уронил микрофон.
В течение следующих десяти бесконечных секунд двигался только большой палец Бена, бесшумно сдвигавший предохранитель. Потом сапоги повернулись, чуть не наступив на микрофон, и направились к передней части фургона. Бен, замерев, наблюдал, как они прошли мимо окна и направились к дальней двери. Через секунду тишину разорвали два сильных удара по железу.
— Винсент, Конни, это я, Билли! — Бен услышал молодой звонкий голос.
Дверь «эдвенчера» распахнулась, осветив кусок земли. В тот же момент внутри фургона закричала Сэнди.
— Помогите! Ради бога, помогите, они хотят убить меня! Я здесь, в клетке! Меня зовут Сэнди, пожалуйста, помогите мне! У меня маленький ребенок, ему всего восемь лет!
— Ох, как она мне надоела своими воплями!
Прямо у Бена над головой послышался звук шагов, потом крики сразу прекратились. Бену стало нехорошо. Он должен это сделать! Может, просто ворваться в фургон и открыть стрельбу? Придется убить охранника Билли, Винсента, Конни и кого-то еще. Убить четверых человек. Но есть ли шанс, что он сможет это? Или лучше подождать?
Сжимая в руке пистолет, Бен медленно, как во сне, вылез из-под фургона. Он представил себе, что мог думать и чувствовать тот парень, Лоутонвилл, перед тем как бросить гранату в пулеметное гнездо или что он там еще сделал, чтобы его наградили посмертно и в его честь назвали дорогу.
Бен поднялся. Если что-то предпринимать, это надо делать сейчас, решил он, пока дверь фургона открыта. Можно ли остановиться, просто вернуться в свою комнату и позволить им продолжать и дальше творить свои непонятные дела с запуганной до ужаса женщиной по имени Сэнди? Если же оставить пока все как есть, он сохранит надежду раскрыть жуткую тайну «Уайтстоуна». Бен взвесил в руке пистолет и двинулся к задней стене фургона.
— Эй, Билли, что нового? — внутри фургона раздался еще один голос, совершенно спокойный, будто никаких женских криков и не было.
— Привет, Пол! Как вы тут?
— Да ничего, Билли. Сидим вот, в картишки с Винсентом и Конни играем.
Бен стоял уже около угла фургона. Сейчас надо будет сначала снять охранника, стоявшего в дверях, прикинул он, потом перескочить через его тело и успеть застрелить трех бандитов раньше, чем они достанут оружие. Есть ли у него шанс? Где-то в глубине души Бен понимал, что ответ отрицательный, но остановиться уже не мог.