Разошёлся старлей на баке 68-го, руками машет, слюной брызжет…. Я стою на палубе своего катера и молча внимаю. Вспышка справа…. вспышка слева. В бригаде на ремонте видел на борту «Шмеля», как годок-комендор гонял толпу молодых, облачённых в противогазы. Вспышка справа…. Вспышка слева. Бедолаги, путаясь в длинных полах химкомплекта, бегали вокруг надстроек, спасаясь от ядерных всполохов.

— К бою! — визжит замполит.

Да хоть обкакайся! Сейчас завалюсь — рухну на спину и ноги раздвину!

Наконец Переверзев взял себя в руки. Тяжело дыша:

— Завтра, нет послезавтра, о твоём поведении узнают в бригаде, и я сдеру с тебя награды, как лыко с липки — дембельнёшься ты у меня….

Надо отвечать. И я, борясь с собственным голосом:

— Кто вам, товарищ старший лейтенант, сказал, что я липка и дам себя ободрать? Как честный человек и кандидат в члены КПСС о вашем недостойном поведении собираюсь информировать капитана Тимошенко и кавторанга Крохалёва сразу по прибытию в базу.

— Так ты её не увидишь….

Переверзев спустился в каюту и сундуки следом.

Наша перепалка не осталась незамеченной. Я черпнул ведро за бортом и занялся водными процедурами, готовясь ко сну — на ют собрались дембеля и годки.

— Слушай, а что он тут верещал про базу? — допытывал Захар. — Мол, не дойдёшь.

— Зё, — предложил Зё. — Айда к нам ночевать.

— Ну, так мы и отдали своего дембеля сундукам, — высунулся Витя Иванов. — Вахту поставим, бдеть будем. А как тревогу сыграем, все поднимайтесь — голубую кровь мочить.

— Да бросьте, — остужал горячие головы. — Мы просто поговорили — старлей зубами поскрипел, я свои показал. Никаких больше шагов он не предпримет. Ему война со мной дороже обойдётся — работу потеряет. А для меня дембель неизбежен, как крах капитализма — подумаешь, значки….

Весь следующий день командиры отсыпались. Мы с Захаром ушли в тайгу орехи щёлкать да лясы точить. Увлёкся Санёк сочинительством, только все темы об интимных отношениях с женщинами. Изголодался парень…. Может, и я страдал, знай, что это такое. Единственный опыт — тогда в вагоне с Леной…. Пьян был и мало чего помню. Переписку храню, в смысле, письма её. А переписка оборвалась нынешней весной. Не пишет спартанская царица, приветов не шлёт, о встречах не загадывает. Успокоилась, должно быть.

Братва с катеров вновь пошла с бредешком на щук. Набрели на «казанку» с рыбаками и быстро столковались — поменяли два ящика тушенки на ящик водки. Валя Тищенко был инициатором, а тушенка с первого звена. Эта информация для присяжных, потому что дальше события развивались по худшему криминальному сценарию. Подсудное, скажем, дело сотворилось. Годки собрались в кубрике 66-го — но где им выжрать ящик водки. Позвали молодёжь. Всё пока тайком, крадучись. Сундуки затаились в каюте Герасименко, выжидали — будто по их злому умыслу вершились эти дела.

Вернулись мы с Захариком их тайги, разошлись по катерам. Через час летит — губа располосована.

— Кто тебя?

— Боцман Тищенко.

— За что?

— Да пьяный он совсем.

— Да хоть больной…. На дембеля руку поднять?! Сиди здесь, пойду разбираться.

Прошу «добро» и спускаюсь в кубрик ПСКа-66. Здесь накурено — топор вешай, вонь перегара…. Все говорят — никто не слушает. Зё спит не на своём рундуке.

— Тищенко где?

— Да здесь, я здесь.

— Пойдем, выйдем.

— Говори, у меня от народа секретов нет.

— Саньку Захарова за что?

— Я — ни за что. Они со Шлыком сцепились. Я их что, разнимать обязан? Сунул одному, чтобы оба успокоились.

— И что — на душе стало спокойней, а в кубрике тише?

— Слушай, Антоха, чего ты хочешь?

— Ты поднял руку на дембеля — и я сейчас хочу твоей крови. Идём на берег.

— Хорошо. Только сначала сравняемся. Выпей.

Передо мною поставили кружку с водкой и бутерброд с тушенкой. Я подумал — справедливо и выпил. Из дымного полумрака выполз Мишка Самосвал, обнял меня за плечи:

— Зря ты, Валёк, на Антоху бочку катишь — один останешься.

— Нет, своего дембеля мы в обиду не дадим, — обнял меня за талию Витя Иванов.

— Да я теперь и сам чувствую, что погорячился. Прав Антоха: дембель это святое. — Тищенко протянул мне ладонь. — Мир?

Лобызаться с ним не хотелось, и водку пить, и оставаться в этом бардаке…. У меня уже голова кружилась.

— Значит, завтра: ты Захару извинения, а я тебе — руку….

И ушёл.

Луч фонарика полоснул по глазам и вырвал меня из ночных грёз к реальности. Реакции своей позавидовал сам — впрочем, сказалось напряжение двух последних дней. Выбил из рук слепящий фонарь — он упал и погас. В кромешной темноте спрыгнул с гамака, махнул через стол и включил плафон. Ночным гостем был удивлённый Герасименко: