— Очень важно подчеркнуть, — начал было Малкольм, но в груди у него все сжалось. В ожидании, чтобы дед подышал через ингалятор, Тиффани принялась теребить волосы. — Важно подчеркнуть, что никто ничего не знает наверняка, — выговорил он и замолк, надеясь, что этого достаточно, надеясь, что ему не придется отравить жизнь внучке.

— Никто ничего не знает про что? Дедуль, что происходит?! — Ее голос уже начинал звенеть.

— Твои родители — всего лишь подозреваемые, — сказал Малкольм. — Вполне возможно, что все это — ошибка. Какие-то совпадения, неверные наводки. Наши управления довольно часто заблуждаются в таких случаях. И я тебя уверяю, что ФБР тоже не застраховано от ошибок. Не сомневаюсь, что шеф Томкинс в этом со мной согласится. Никто не застрахован от того, чтобы увидеть событие в неверном свете. — Тиффани ждала чего-то еще, теребя волосы, проявляя вполне ожидаемое терпение. — Так что не волнуйся — вот все, что я хочу тебе сказать. Даже не думай ни о чем таком, пока мы не узнаем, из-за чего вся эта бессмысленная колготня…

— Это все из-за похищения, моя хорошая, — перебила его Дот. — Из-за того петрохимовского чиновника. — Облегчение, которое почувствовал Малкольм, избавленный от необходимости самому говорить об этом, заполнило все его существо так же весомо, как заполняло его чувство любви к жене. — Они предполагают, что, может быть, твои родители что-нибудь об этом знают.

Тиффани громко рассмеялась:

— Да это просто здорово! Вы что, всерьез?

Малкольм коротко кивнул.

Тиффани с облегчением откинулась на спинку стула. Улыбнулась дрожащими губами.

— Шеф Томкинс, — сказала она. — Мои родители? Экотеррористы? Ну и шуточка! Да им наплевать на окружающую среду. Они же — идеальные потребители петрохимовской продукции, «Петрохиму» о таких только мечтать! Единственное, что их заботит, — материальные блага, вещички. Да они поменяли бы все оставшиеся Мамонтовы деревья на один «БМВ», только предложите! Ну, я что хочу сказать — я их, конечно, люблю, но у них извращенные понятия о ценностях — прошу прощения, бабуль, и ты, дедуль! — Она накрутила прядку волос на указательный палец. — Они ни о чем не заботятся, кроме денег. Иногда я готова об заклад побиться, что они нас с Бруком заложили бы, чтобы только пожить, как Джеки О.![60] Деньги их ослепляют. Они что угодно сделать го… — Она остановила себя на полуслове. Нащупала посекшийся кончик волоса. Разорвала волос вдоль на две половины.

— Мы — люди бедные, — сказал Тео. — Нам понадобится государственный защитник. Мы работаем. Пытаемся удержаться на плаву. Сын в колледже. У дочки проблемы со здоровьем.

Потом спросил:

— А что, Марри Полсон еще в ньюаркской конторе? Поговорите с Марри. Мы с ним давно друг друга знаем. Пожалуйста, можно мне перекинуться с Марри словечком?

И еще:

— Тогда пригласите к трубке Дейва Томкинса. Клянусь Богом, он мне как дядя родной. Как брат.

— Да я же и так сотрудничаю! По большому счету. Но только до определенной степени. А потом начинаю понимать, что мои права нарушаются. Начинаю размышлять об аресте по ошибке, о подаче иска в суд, о том, что головы покатятся.

Его оставили одного в комнате для допросов. Или хотели, чтобы он подумал, что остался один, но тайно наблюдали за ним. С кем, по их мнению, они имеют дело? Будто стоит им оставить его одного, и он напустит в штаны со страху и обнаружит свою вину?

Тео прекрасно понимал, что на этом деле многие получат повышение по службе, от окружного прокурора и до самого низа. Это дело просто хватало человека за шиворот и переносило в Вашингтон. Или швыряло прямо на Манхэттен. Это дело повышало кое-кого из федеральных мальчиков в ранге. Обещало большие премии. Фотографии в газетах.

Каждый из тех, кто входит в эту комнату, чего-то жаждет. Хочет добиться чего-то от Тео. Для самого себя. Но он — Тео — не талон на бесплатный обед.

Лампы горели ярко. Окон в комнате не было. Не было часов. Но Тео рассчитал, что время, должно быть, близится к рассвету. Он сохранял достойный вид, сидя там перед теми, кто наблюдал за ним в бесчисленные глазки. Его достоинство было уязвлено. На левой руке побаливали два волдыря, натертые лопатой.

Никто не входил в комнату по меньшей мере минут пятнадцать. Потом прислали девушку — она принесла ему кофе в пластмассовом стаканчике. Поставила перед ним стаканчик, улыбнулась и сказала ему: «Думаю, с вашей женой все будет хорошо», — и ушла. Внутри у него все бурлило от смеха. Когда вы имеете дело с Тео Волковяком, никому из вас не удастся сбить его с толку личными сообщениями, рассчитанными именно на такой эффект. Никто не заставит его занервничать над стаканчиком кофе из полицейского буфета. Никто не вынудит его ослабить бдительность, вихляя задом у него под носом.

Если за ним следят, ожидая, чтобы он чем-то выдал себя, значит, у них на него ничего нет. Идеальный план не оставляет следов. Что можно было выследить? Была ли у них хоть одна мелкая улика? Петрохимовский зажим для денег? Проверьте документы. Проверьте этот зажим на «пальчики» Брауна. Желаю удачи.

Время шло. Тео обнял ладонями стаканчик с кофе, поднес его к губам. Отпил глоточек, чтобы они поняли, что он не поддастся на их наивные штучки из арсенала младших бойскаутов. Пусть смотрят в глазки и думают: «Это испуганный и ошибочно обвиняемый человек, беспокоящийся о своей жене и детях».

Единственной причиной, почему Тео сидит здесь — если он правильно прочел между строк, — было то, что федералам повезло: ведь этим расследованием занимаются сотни их людей, они прослушивали все телефонные разговоры Джексона, даже по телефону с плавающим кодом. Идеальный план не был рассчитан на сотни расследователей. Идеальный план учитывал тридцать, от силы — пятьдесят человек. Но ведь именно так Тео все и понял: Джексон потребовал сверхурочной работы для сотен агентов. Джексону нужна была широкая облава, поимка, ударный успех. Джексон — чернокожий, которому поручили возглавить самое значительное расследование ФБР за последние полсотни лет. Он мечтает о продвижении по карьерной лестнице, этот черный, по уши увязший в этом деле.