– Должен быть в «Бон-тоне». Вы уж там потише, туда Бур Хэтч со своими зайти нацелился.

Тимоти с Джином тоже слезли с коней и привязали поводья к перилам.

– Ладно, – процедил Ринадо, – пошли посмотрим, какие карты нам выпали.

– Тим, имей в виду, – сказал Джин, – Бур Хэтч спит и видит себя хозяином «Ту-бар»…

– Ничего, – буркнул Тим, – мы его разбудим.

«Бон-тон» обнаружился через три дома – обшарпанное строение из побитых ветром досок, с немытыми окнами и грязными поилками у коновязей. Внутри запущенный салун оказался именно таким, каким его представлял себе Тимоти – запущенным салуном. Длинная замызганная стойка, полки с редкими бутылками в пыли, в углу буфет из вишнёвого дерева.

В зале стояло три длинных монастырских стола, застеленных скатертями в красно-белую клетку, а деревянная лестница вела наверх, в номера.

Было довольно людно. В углу, опустив на глаза дырявое сомбреро, дремал старик с моржовыми усами. Краснорожий бармен за стойкой лениво протирал стаканы. Бур Хэтч и пятеро хмурых ковбоев, небритых, с покрасневшими от ночной пьянки глазами, хлебали кофе за общим столом.

– Вся гопа здесь, – ухмыльнулся Джин.

Тим толкнул «крылья летучей мыши» [46] и с порога спросил:

– Где Кинзелла?

Бургард Хэтч, грузный человек с постным лицом Иудушки, глумливо усмехнулся:

– Тебе-то он зачем?

– Не твоё дело. – Тим постарался, чтобы тон его голоса был ледяным. Получилось не очень…

– Таких, как ты, сынок, – сморщил лицо Хэтч, – Харви кушает на завтрак!

– Подавится, – любезно сказал Ринадо.

– Кого я вижу! – по-прежнему глумясь, воскликнул Хэтч. – Сам Ринадо Негро пожаловал. Ну надо же… А я ещё держал тебя за разумного человека! Ай-яй-яй… Или ты принёс-таки ключики от моего «Ту-бар»?

– Ранчо такое же твоё, как и моё, – сказал Тим, радуясь, что этот жирный боров вывел его из себя. Злость унимала дрожь внутри, и липкий страх будто смерзался в катышки от холодной ярости.

– Ты хочешь сказать, – вкрадчиво проговорил Бургард, – что я лгу?

– Я хочу сказать, – ухмыльнулся Тимоти, – что ты паршивое брехло, и больше никто!

Бургард хрюкнул от злости и схватился за рукоятку здоровенного «кольта-фронтир» с серебряной насечкой.

– Ну же, ну же, – подзуживал его Тим, – я вооружён, и у тебя тоже есть револьвер. Выхватывай его! Чего ж ты ждёшь?

Бур Хэтч побледнел и отпустил рукоятку. Одно дело, когда посылаешь стрелять своих ганменов, и совсем другое, когда надо стрелять самому… На Хэтча словно пахнуло сырой землей.

– А-а… – протянул Тимоти. – Так ты не только врун, ты ещё и трус! Да, ребята, – обвёл он взглядом злые, напряжённые морды, – ну и босса ж вы себе нашли. Джин! – крикнул он, не спуская глаз с ковбоев. – Будь другом, прикрой мне спину!

– Легко! – сказал Джин с готовностью. Тим развернулся на высоких, хотя уже и здорово истёртых каблуках [47] , и вышел на улицу. На той стороне ржаво скрипел, будто жалуясь, водяной насос. Хлопнула дверь. Кто-то в переулке, зверски коверкая мелодию, но громко запел о том, что он сделает, «когда пройдёт по улицам Ларедо». Серебристо-серое дерево тротуара стало горячим.

– Эй! – послышался чей-то голос. В голосе звучала издёвка и хамовитое превосходство. – Пришёл получить свое, малыш? Я – Кинзелла!

Тимоти медленно, стараясь не делать резких движений, повернулся. Метрах в двадцати от него стоял невысокий и неприметный с виду человечек в куртке из оленьей кожи, выделанной добела, и в сомбреро с ленточкой из крашеного конского волоса. Пара оружейных поясов из красно-коричневой кожи, отделанной серебром, добавляли живописности его костюму. Сомбреро бросало тень на лицо Кинзеллы и только тонкие выгоревшие усики да пухлые, слюнявые губы открывались взгляду.

Кинзелла стоял, широко раздвинув ноги, чуть сгорбившись, а руки держа несколько на отлете. Харви ждал, и пальцы его нетерпеливо подрагивали, предощущая касание рукояток из орехового дерева с пятнадцатью зарубками. На подходе шестнадцатая…

Тим вышел на середину улицы и зашагал к Кинзелле. Какой-то фермер с тяжёлыми деревянными ведрами в руках углядел его и кинулся обратно в переулок, расплёскивая воду – лучше воду, чем кровь.

Из-под сапог взрывчиками била пыль, и Тимоти казалось, что ноги наливаются свинцом, а тело теряет вес. Пятнадцать метров. Рука его метнулась к кобуре. На какую-то долю секунды опередив противника, он выстрелил и увидел, как пуля 44-го калибра взбила пыль на куртке Кинзеллы. Вороное дуло кольта расцвело огненной розой, и Тима сильно толкнуло в бок. Больно! Выстрел! Ещё! Кинзелла тоже стрелял – палил себе под ноги, потом его пальцы выронили кольт, Харви упал на колени и медленно растянулся в пыли.

Тимоти, покачиваясь от слабости и боли, чувствуя, как по ноге сочится горячая кровь, очистил барабан от пустых обжигающих гильз и неловкими, словно с мороза, пальцами запихнул в каморы пять тускло блестевших патронов. Сунуть револьвер в кобуру с первой попытки не получилось, а второй так и не представилось. Гул голосов и ржание лошадей перебил встревоженный голос Гоцкало:

– Машина, выход!

И боль исчезла. А компьютер приступил к сбросу детализации. Небо стало как нарисованное, цвета огрубели, лишившись массы оттенков, а тончайшая прорисовка – крапинок песка, волосков на руке, прожилок на пыльных листьях – моментом смазалась. Мир начал течь – дома зыбко заколыхались, переливаясь в вогнутые стены ВР-павильона. Протаяло небо, приближая сводчатый потолок.