Чужая весна
вернуться

Булич Вера Сергеевна
Шрифт:

Стихи о Дон-Жуане

I. «Это было, или мне снилось…»

Это было, или мне снилось, Мне снилось всю ночь до зари, Как черное небо кружилось, Покачивались фонари. Как по улицам шел ты со мною, И в черной перчатке рука Сжимала мне пальцы порою, Так странно, прозрачно-легка. На углах — изваянья шоферов В дремотной, знобящей тоске И отзвук иных разговоров За нами, вверху, вдалеке… Вдруг очнувшись у стен церковных, Я вижу под шляпой впотьмах Два блика, два пламени ровных В пустых, обреченных глазах. Узнаю вас, вечный бродяга, Сквозь бреда черный туман. Но где же слуга ваш и шпага, Трагический Дон-Жуан?

II. «И гнев, и возмущенье, и отпор…»

И гнев, и возмущенье, и отпор. Но вдруг покорные слабеют руки, В глазах недоуменье и укор, А в сердце первые глухие звуки. Но Донна-Анна повторяет: нет, Но борется с любовью Донна-Анна, Не зная, что небесный странный свет Сквозит лишь раз в лице его обманном, Что раз увиденный уже обрек Ее на нерушимое заклятье, Что Дон-Жуан, ступая на порог, Навеки разомкнет свое объятье. Рука дрожит, в груди растет волна Широкого, горячего напева. Впервые Донна-Анна смущена, И в сердце нет ни гордости, ни гнева. Спешит к окну, чтобы вернуть, простить, Любить, любить в беспамятстве счастливом… И на углу пустынном уловить Лишь край плаща, подхваченный порывом.

III. «Покинутою Донной-Анной…»

Покинутою Донной-Анной В жару навязчивой мечты, На улицах, во мгле туманной Искать желанные черты, Шагов настойчивых и легких В тревоге за собою ждать, О ласках томных и жестоких Ночами долгими вздыхать… Мое покорное томленье, Твоя порывистая страсть — Судьбе суровой обреченье И наважденья злая власть. Ни ты, ни я не виноваты, Мы продолжаем старый спор. И между нами в час расплаты Протянет руку Командор.

IV. «Донна-Анна одна…»

Донна-Анна одна. День прошел. Тишина. Донна-Анна часами сидит у окна. Донна-Анна не может забыть То сияние глаз, Что блеснуло на час, Что мелькнуло во мраке единственный раз, Что заставило сердце любить. Дон-Жуан далеко, Дон-Жуану легко На коне, против ветра, в горах, высоко, Дон-Жуану приятно в пути Здесь улыбкой блеснуть, Там глазами сверкнуть, И внезапно оставив намеченный путь, Ночь с цыганкой в горах провести. И при свете костра Вспомнить ту, что вчера, В озаренье свечей, до зари, до утра Он единственной в мире считал… Но виновен ли он, Если он обречен, Покидая, искать недоснившийся сон, Потому что себя потерял.

V. «Мы давно с тобою жили…»

Мы давно с тобою жили, Мы с тобой тогда носили Я — косынку кружевную, Гребень в гладких волосах, Ты же — шпагу золотую, Кружева на рукавах. Умирали, оживали, Вновь любили, повторяли Все с доверчивою страстью, Как и в прежние года. Я — покорностью, ты — властью, Были мы с тобой всегда. И всегда на этом свете Между нами кто-то третий Строил темные преграды, Между нами, в нас самих, Кто-то третий, без пощады Разлучающий двоих. Оттого в любви опальной Грустен ты, и я печальна От разлуки неизбежной. Оттого что ждет гроза, Я целую нежно, нежно Обреченные глаза…

VI. «Ночь ненастна. В переулке…»

Ночь ненастна. В переулке Задувает фонари. Шаг размеренный и гулкий Будит улиц пустыри. Двери дома на засове, Пуст вверху балкон резной. Шляпа сдвинута на брови, Плащ клубится за спиной. В поле ветер пляс заводит, Ломит, рвет сухой бурьян. Прям и сумрачен проходит Вдоль ограды Дон-Жуан. Как светло горели свечи! Но свечам светить лишь раз На беспомощные плечи, В глубину покорных глаз. За оградой шум невнятный, Темной чащи с ветром спор. …Дон-Жуан, вернись обратно, В темных чащах Командор. Но мечта неповторима, В сердце — лезвие тоски, И влечет неодолимо Тяжесть каменной руки. Против ветра, мерным шагом, В глубину шумящих чащ. Нет возврата. Черным флагом На ветру взметнулся плащ.

VII. «Холодный и белый… Смотри…»

Холодный и белый… Смотри, Он каменный, он неподвижен. Губами мне слезы сотри, Склонись надо мною ближе, Согрей своей теплотой… Ты слышишь странные звуки? Деревья шумят над плитой… Не надо опять о разлуке! Все вымысел, сказки и бред. Мы двое живых влюбленных, И выдумал грустный поэт Любовников обреченных. Судьба ведь в наших руках, Мы любим, стремимся и строим, Мы будем жить не в стихах, И счастье придет к нам обоим. — У каждого свой Командор. Смотри! — Мы достигли предела. Он смотрит на нас в упор, Холодный и белый…

VIII. «Из полутемной театральной ложи…»

Из полутемной театральной ложи, Облокотясь о бархатный барьер, Смотрю на сцену, где с тобой не схожий Он оживает, вечный кавалер, Мечтатель и бродяга полуночный. …Дух неприкаянный вселяется в живых Любовью ненасытной и порочной И тлеет пламенем в глазах пустых. Сейчас он властвует на светлой сцене, А за кулисой темной — Командор, И Донна-Анна преклонит колени, И ужаснется, затихая, хор, И — занавес. Из зала голубого Сойду на театральное крыльцо В сырую ночь. От ветра дождевого Я спрячу в мех горячее лицо И вспомню ночь блужданий и томлений, Мою покорность, мой внезапный страх, В твоем лице трагические тени И блики фонаря в пустых глазах. 1935–1936