Я думал все это уже в полусне, из которого меня вернул в реальность неожиданно раздавшийся стук в дверь.

– Да-да, – крикнул я, даже не потрудившись встать с кровати, – войдите!

Дверь раскрылась, но никто не вошел. Несколько секунд я выжидал, а потом не выдержал и поднял голову. В двери, все в том же глухом черном платье, стояла Анна.

– Позволите войти? – спросила она.

– Да, конечно, – сказал я, поднимаясь, – прошу вас. Садитесь.

Анна села в кресло – той секунды, когда она повернулась ко мне спиной, как раз хватило, чтобы легким движением ноги отправить под кровать валявшуюся на полу дырявую портянку.

Сев в кресло, Анна сложила руки на коленях и несколько секунд смотрела на меня задумчивым взором, словно затуманенным какой-то еще не вполне ясной для нее мыслью.

– Хотите курить? – спросил я.

Она кивнула. Достав папиросы, я положил их на стол перед ней, поставил рядом блюдечко, служившее мне пепельницей, и зажег спичку.

– Благодарю, – сказала она, выпустила вверх узкую струйку дыма и опять замерла. Казалось, в ней происходила какая-то борьба. Я хотел было сказать что-нибудь банальное, просто чтобы завязать разговор, но вовремя сдержался, вспомнив, чем это обычно кончалось. Но Анна вдруг заговорила сама.

– Не могу сказать, что мне очень понравилось ваше стихотворение про эту княгиню, – сказала она, – но на фоне остальных участников концерта вы выглядели довольно сильно.

– Благодарю, – сказал я.

– Кстати сказать, сегодня я всю ночь читала ваши стихи. В гарнизонной библиотеке нашлась книжка…

– А какая?

– Не знаю. Первых страниц не хватало – видимо, их выдрали на самокрутки.

– А как же вы узнали, что это моя книга?

– Не важно. Спросила у библиотекаря. Так вот, там было такое стихотворение, переделка из Пушкина. Насчет того, что когда открываешь глаза, вокруг только снег, пустыня и туман, и вот дальше, дальше было очень хорошо. Как же там было… Нет, я сама вспомню. Ага. «Но в нас горит еще желанье, к нему уходят поезда, и мчится бабочка сознанья из ниоткуда в никуда».

– А, припоминаю, – сказал я. – Эта книга называется «Песни царства „Я“».

– Какое странное название. В нем есть какое-то самодовольство.

– Нет, – сказал я, – дело не в этом. Просто в Китае было такое царство с названием из одной буквы – У. Меня это всегда удивляло. Понимаете, иногда говорят – у леса, у дома, а тут просто – у. Как будто это указание на что-то такое, где уже кончаются слова, и можно только сказать – у, а у чего именно – нельзя.

– Чапаев бы немедленно спросил вас, можете ли вы сказать, что вы имеете в виду, говоря «я».

– Он уже спрашивал. Что касается этой книги – кстати, у меня это одна из самых слабых, я вам как-нибудь другие дам, – то я могу объяснить. Я раньше много путешествовал и в какой-то момент вдруг понял, что, куда бы я ни направлялся, на самом деле я перемещаюсь только по одному пространству, и это пространство – я сам. Тогда я назвал его «Я», но сейчас, может быть, я назвал бы его «У». Но это не важно.

– А как же другие? – спросила Анна.

– Другие? – спросил я.

– Да. Вы ведь много пишете о других. Например, – она чуть наморщила брови, видимо, вспоминая, – вот это: «Они собрались в старой бане, надели запонки и гетры и застучали в стену лбами, считая дни и километры… Мне так не нравились их морды, что я не мог без их компаний – когда вокруг воняет моргом, ясней язык напоминаний, и я…»

– Достаточно, – сказал я, – я помню. Не сказал бы, что это мое лучшее стихотворение.

– А мне нравится. Вообще, Петр, мне ужасно понравилась ваша книга. Но вы не ответили на мой вопрос – как быть с другими?

– Я не очень понимаю, о чем вы.

– Если все, что вы можете увидеть, почувствовать и понять, находится в вас самих, в этом вашем царстве «Я», то, значит, другие просто нереальны? Я, например?

– Поверьте, Анна, – сказал я горячо, – если есть для меня что-нибудь реальное в мире, так это вы. Я до такой степени переживал нашу… Не знаю как сказать, размолвку, что…

– Я сама виновата, – сказала Анна. – У меня действительно скверный характер.

– Что вы, Анна! Все дело только во мне. Вы с таким терпением переносили все нелепые…

– Давайте не будем состязаться в вежливости. Лучше скажите – правда ли я значу для вас так много, как можно было понять из некоторых оброненных вами фраз?

– Вы значите для меня все, – сказал я совершенно искренне.

– Хорошо же, – сказала Анна. – Вы, кажется, предлагали мне прокатиться на коляске? За город? Так поедемте.

– Прямо сейчас?

– Почему нет?

Я придвинулся к ней.

– Анна, вы даже не можете…

– Умоляю вас, – сказала она, – не здесь.

Выехав за ворота, я повернул коляску налево. Анна сидела рядом, на ее щеках проступал румянец, и она избегала глядеть на меня; мне стало казаться, что она жалеет о происходящем. До леса мы доехали молча; как только над нашими головами сомкнулись зеленые арки ветвей и стало ясно, что мы скрыты от нескромных взглядов, я остановил лошадей.