авторов Коллектив
Шрифт:
Ступив на синий пол служебного помещения, Ниточкин испытал волнение. Вдруг, они не угадали, и голову отсекут Толстому? Еще он волновался, что не заметит чего-нибудь важного, без чего нельзя выполнять специальную услугу, а спросить будет уже не у кого – любовник подружки в Америке. Но сильнее всего Ниточкин боялся, что его стошнит, когда после падения тяжелого лезвия голова отделится от туловища.
На постамент, подпирающий «стул», поднялись все, включая Даниила Антоновича. Они переговаривались вполголоса. Ниточкину было непонятно, о чем они говорили, потому что жена Клара, толкая его в бок, свистящим шепотом делилась своими планами по обустройству офиса – она собиралась поставить кофемашину, столик на колесиках и голландскую композицию из сухих цветов.
Когда Клара иссякла, Ниточкин вытянулся в струну и напряг слух, чтобы узнать, о чем говорят люди перед отсечением головы и услышал, как Серьёзный сказал:
– И тут он приходит и говорит: «Пива не было, я купил печенье».
Все засмеялись. Особенно громко тот, что в спортивном костюме.
«Анекдоты, – догадался Ниточкин. Они рассказывает анекдоты!» Он посмотрел на жену Клару – она улыбалась, глядя на смеющихся мужчин.
Серьёзный зачем-то снял пиджак.
– А галстук снимать? – спросил он.
– Нет-нет, он не помешает, – Даниил Антонович засуетился. Он помог Серьезному лечь и постоянно спрашивал, удобно ли ему.
– Да нормально все, – успокоил его Серьезный.
– Господа! Прошу внимания, сейчас вылетит птичка.
– Какая птичка? – шепотом спросила Клара
И в это мгновенье косое лезвие стремительно ринулось вниз, и голова Серьезного с глухим стуком упала в корзину.
– Всё, господа! Поздравляю всех! – объявил Даниил Антонович и лезвие медленно поехало наверх.
Клара хихикнула. Действительно, без головы Серьезный выглядел нелепо. Он совершенно был не похож на того представительного мужчину, который только что рассказывал анекдоты. Сейчас он напоминал набитое соломой чучело, на которое кто-то для смеха надел пиджак.
Спортивный вытащил из корзины голову и положил ее в челночную клетчатую сумку. Голова тоже разочаровала Ниточкина. На Серьёзном она выглядела внушительно, а отдельно от него как-то уменьшилась в размерах и выражение лица на ней было плаксивым.
Он посмотрел на Клару. Лицо жены выглядело расплывшимся, а взгляд блуждающим. Она сказала только одно слово: Берем!
голос, которым
Когда за клиентами закрылась дверь, Даниил Антонович уставился на Ниточкина вопросительным взглядом. Ниточкин сначала улыбался, а потом сообразил, что от него ждут. Он толкнул Клару локтем, та, словно ждала этого тычка, немедленно открыла сумочку и положила на стол сверток с пятитысячными купюрами.
– А… там еще лежит… – Ниточкин никак не мог придумать, как назвать то, что лежит без головы в служебном помещении.
– Не волнуйтесь вы так, – успокоил его бывший владелец «Дантона». – Сейчас приедет грузовое такси, придут ребята – грузчики из Книголюбов – они всегда рады левому заработку. И всё, что… «что там лежит» отправится к заказчику.Даниил Антонович не обманул. «Дантон» действительно оказался отлаженным бизнесом. Заказы не сыпались, как из рога изобилия, но поступали регулярно. Ниточкины освоились, подружились с Книголюбами и Канцотоварами, ездили с ними на шашлыки и устраивали совместные копоративки. Ниточкин поменял «жигули» на новенький «форд», а Кларе купил маленькую «шевроле», на которой она ежеквартально отвозила отчет в налоговую инспекцию. Он принимал посильное участие в благотворительных программах, оброс знакомыми и вступил в местный союз предпринимателей. Дважды фамилия Ниточкина звучала с экрана. Первый раз по местному телевидению, когда команда КВН железнодорожного техникума упомянула его в числе своих спонсоров. А второй раз по первому каналу, когда менеджер из Канцтоваров ездил на Поле чудес. Ниточкин оплатил ему билет в оба конца, а он в благодарность пропиарил его по центральному телевидению. Ниточкин посадил девочку на телефон и очень скоро убедился, что все еще нравится молоденьким девушкам. Теперь он подумывает, не открыть ли для своей новой подруги небольшой магазин детских игрушек. Но это не срочно, это в отдаленном будущем, а пока у Ниточкина сиюминутные заботы – получить бессрочную лицензию, закончить строительство загородного дома и повесить растяжку на въезде в город «Дантон. Специальные услуги. Дай голове отдохнуть!»
Илона Муравскене. Карлсоны г. Вильнюс, Литва
Ветер.
Пронизывающий насквозь, бьющий прямо в спину. Подхватывает легко, несет вместе с песком и пылью, с охапкой листьев, с дождем – в небо!
Упираюсь руками и ногами, пальцы тонут в перине сизых облаков, нависших над морем.
Отчаянный крик морских чаек.
Ветер.
Волны смывают с палубы людей-невидимок.
Окатывают песчаные замки на берегу, слизывают все следы.
И я вижу, как огромное небо опускается в море. Морщится, как от боли, закусывает губу – тоненькой струей – кровавый зигзаг молнии.
Ныряю в шипящие волны, упираюсь в дно – хожу, брожу – наконец-то сворачиваюсь калачиком.
Текучий камень Пангеи.
Ноги и руки – сплошной клубок. Я почти не чувствую, как кто-то приподнимает мокрую рубашку и снимает пропеллер. Отрывает почти с мясом, смеется прямо на ухо, толкает в спину, дышит в затылок.
Солнце.
Желтый воздушный шарик лопнул, и в руках только обжигающие лохмотья.
Потому что когда-нибудь обязательно наступит утро.
Раздавит город солнечным светом, просочится под кожу, проскользнет по венам, коснется сердца. Выпрыгнет, пройдется по подоконнику, усядется потом, свесив ноги, закурит, небрежно попросит кофе.
А я побегу ставить чайник, расставлять чашки, нарезать пирог.
Утро.
Когда ожидание становится ломкой и при ходьбе я отчаянно тяну левую ногу, ищу взглядом скамейку, чтобы, наконец, сесть, перевести дыхание, погладить ноющую лодыжку.
Утро.
Сжать отяжелевшую голову обеими руками. Как в кольцо, растереть виски, порыться в сумочке и выудить из косметички очередную обезболивающую дозу. Вжаться в скамейку, поджать под себя ноги, окаменеть хотя бы на мгновение.
Ждать ветра.
И просидеть весь рассвет. Пока боль не отступит. Пока не расслабит хватку, не отползет, не спрячет щупальца.
Пока город не прозвенит за спиной, с шумом открывая створки окон.
Пока утро не начнется с пустоты. Пока не раздавит город солнечным светом, пока снова не просочится под кожу, пока опять не проскользнет по венам.
Пока не почувствую, как за спиной, между лопаток тихо зашелестят крылья пропеллера.
А потом увижу, как Он нелепо взмахнет руками, ударится о капот и скатится на пожелтевшую траву у колес.
А я опять загляну в его еще удивленные (живые), глаза, отброшу в сторону его старую ковбойскую шляпу, перевяжу шнурки на своих тяжелых армейских (почти) ботинках и, взвалив на плечи кособокий рюкзак, неторопливо пойду к трассе.
Из-за поворота вынырнет грязно-белый « Опель», я подниму руку, и он весело тормознет у самых ног. Водитель в бейсболке распахнет передо мной дверцы и я, юркнув в салон, наконец-то выдохну:
– Чисто, Малыш!
И Малыш, не оборачиваясь, молча, кивнет мне в зеркале.
Сегодня у него будет лицо мима, густо накрашенное белой краской. Он растянет багровый рот в улыбке и выговорит глухо, почти неслышно:
– Восславь хвалой Господа своего и проси у него прощения! Он – обращающийся!
Засмеется громко, брызгая слюной, и машина, взвизгнув, сорвется с места, и я, вдавленная в спинку сидения, почувствую, как к вискам потянулись липкие щупальца обжигающей боли.