— Трефил Оденцов. Помощником водолива со мной пятый год ходит. Справный мужик, порядочный.

— Как бы мне его увидеть?

— Легче легкого. Завтра среда, базарный день. Он приедет корзины продавать.

— Познакомьте меня с ним. Хочу скататься в Бочкариху на разведку. Понадобится местный деревенский, к которому будто бы я приеду по делам.

— Каки могут быть дела у вас с простым мужиком? Токмо переполох подымете.

— Вы сведите меня с Оденцовым, а уж мы с ним решим, как лучше сделать. Я же сказал, что сыщик; переодеться и прикинуться умею.

— Эх, звери-курицы… Не подведите токмо Трефила…

— Очень постараюсь. Понятно, что ему там жить потом… Еще вопрос, Евлампий Рафаилович. Расскажите мне о ваших уездных начальниках, которые лесным делом тайно занимаются. Вместо того чтобы убийц ловить.

— Ах, эти… Мы их тут про себя называем «дворянская артель».

— Кто в ней состоит?

— М-м… — Рукавицын задумчиво почесал пятерней затылок. — Сам-от я от них далеко отстою, только слухами пользуюсь. Благородиев в Варнавине будет человек, наверное, с тридцать. Но в артель входят не все, а только узкий круг. Остальных туда то ли не берут, то ли они сами не хотят. Вот, к примеру, ваши знакомые с парохода — господин Панибратов и муж той барыни, Самопальщиков — они оба не состоят. Рязановского, бают, звали, да он не пошел, потому — совестливый.

— А кто состоит?

— Заправляет всем исправник Бекорюков. Сильная личность! Гроза обывателю. Он эту артель и придумал. Два главных у него помощника — пристав Поливанов и воинский начальник Готовцев. А в простых артельщиках ходят предводитель дворянства, председатель земской управы, член присутствия по крестьянским делам, уездный казначей. О том годе присоединился директор конторы 17-го Борисоглебского удельного имения. Просятся двое гласных из помещиков, да их не берут. Бают, по весне вошел и городской голова. Его тоже сперва не брали, а вишь, сгодился…

— Получается, в благородной артели вся верхушка!

— Получается, так.

— А судебный следователь Серженко не с ними?

— Того не знаю.

— А Щукин Иван Иванович?

— Это сыщик? Он мужчина серьезный. Два креста имеет, один за Болгарию, другой за Туркестан. Говорят, сам Скобелев ему их вручал, но Иван Иваныч никогда кресты те не надевает. В прошлом годе на Михайловскую ярмарку споймал он вора, что карманной выгрузкой занимается. Не наш, из Кологрива приехал. Отвел Иван Иваныч его в полицию и там, взявши молоток, парню пальцы на руке все и раздробил.

— Все до единого?

— Как есть.

— И как же тот потом жить будет? Чем калеке себя прокормить?

— А господину Щукину это без интереса.

— Да…

— Вот то-то и оно. Потому в городе его и боятся. Исправник у нас огневый, но не до народа ему. Налетит к случаю, накричит и уедет. Тоже строгий, но отходчивый. А Иван Иваныч не кричит, но мороз пробирает, ежли перед ним в чем провинишься… А может, так и надо с нашим-то братом? В Варнавине теперь воров карманных нет ни одного!

— Ну не знаю… А где «дворянская артель» лес промышляет? Вблизи?

— Нет, тут им было бы неудобно. Слишком на виду. Другие съемщики мигом написали бы губернатору. Они на Вятку ездят. Там тоже еще лес остался, в самых верховьях. В весну, глядишь, начальства поубавилось — все на промысел уехали. Одни их помощники с портфелями бегают…

— Ну, Евлампий Рафаилович, будет на сегодня разговоров. Пошли к нотариусу. Эй, половой!

Ровно в девять часов Алексей, побритый и сменивший сорочку, вошел в двери трактира. По большой и очень чистой зале было разбросано полтора десятка столов, из которых почти все оказались заняты. В углу негромко играла музыкальная машина. Половые в белых фартуках бесшумно шныряли туда-сюда. Всю стену занимала стойка, уставленная богатыми закусками; на полках гнездилось чрезвычайное множество бутылок. Ай да заведение!

Не успел Лыков оценить открывшегося ему вида, как из-за стойки выкатился ему навстречу толстый и веселый человек с густой седой бородой.

— Какая честь для нас! Рад, бесконечно рад, господин Лыков, что вы навестили, наконец, наш трактир! А я уже стал было волноваться: третий день в городе, и все не идете. Может, чем не угодил? Позвольте представиться: Петр Яковлевич Островский, хозяин этого вертепа.

— Наговариваете на себя, Петр Яковлевич. Я как глянул на вашу стойку — душа запела. Эдакий вертеп не только в Костроме, в Москве бы не потерялся.

— Благодарю-с. Стараюсь, как могу. Смею надеяться, почтите как-нибудь отобедать. Понимаю-с, что у вас свои повара, но испробовать советую-с!