Конец 1947 года ознаменовался прямо-таки необыкновенной активностью советского посла. 31 декабря 1947 года Лаврентьев послал в Москву подборку материалов по теме «Тито и армия». А 8 января 1948 года направил в Центр телеграмму, в которой эти материалы были подвергнуты разгромной критике. Комментируя статью начальника Генштаба югославской армии генерал-полковника Кочи Поповича «Тито — организатор побед народно-освободительной войны», Лаврентьев писал в Москву: «Возведение Поповичем маршала Тито в ранг крупных военных теоретиков является не чем иным, как просто угодничеством перед Тито, который, очевидно, принимает это угодничество за действительную оценку своих военных качеств». И снова он дает советы Москве: «…не сочтете ли целесообразным дать критику указанных документов в журнале „Военная мысль“, который поступает и для военных руководителей Югославии? Кроме того, не сочтете ли возможным по военной линии высказать критические замечания Джиласу, который во время своей поездки в Москву по поручению Тито поставит на рассмотрение Совпра (советского правительства. — Е. М.)ряд военных вопросов?» [281]

10 января к критике Тито подключился и советский военный атташе в Белграде генерал-майор Сидорович. Он зашел еще дальше посла Лаврентьева. Генерал указал, что непонятно, «какой идеологии придерживаются сейчас и будут придерживаться в Югославии». Более того, советский военный атташе (!) предлагал Москве (!) «указать на эти ошибки в порядке обмена опытом по линии Информбюро некоторых компартий» (!). Это первый известный документ, в котором сделано предложение рассмотреть «югославские ошибки» на заседании Коминформа.

Складывается какая-то парадоксальная картина. Посол СССР предлагает своему руководству критиковать ближайшего в то время стратегического союзника, причем сделать эту критику предметом политических дискуссий между двумя партиями. А всего лишь военный атташе посольства осмеливается предложить сделать критику Тито вопросом международного коммунистического движения, вторгаясь в область деятельности самого Сталина. Факт по тем временам просто невероятный.

Что же заставляло советских дипломатов действовать именно так? Вряд ли они проявляли самостоятельность в таком деликатном и опасном вопросе. Скорее всего, они уже тогда выполняли задание Москвы, собирая, на всякий случай, компромат на Тито. Очевидно, что такое задание могло исходить только от одного человека — Сталина.

8 января 1948 года, анализируя причины допущенных Тито идеологических ошибок, Лаврентьев прямо обвинил маршала в «проявлении вождизма». Но, конечно, Лаврентьева возмущал не «вождизм» Тито сам по себе. Советский посол вполне откровенно писал об этом: «Известно, что именно тов. Сталин призвал развивать партизанскую вооруженную борьбу в условиях оккупации и обосновал необходимость этой борьбы» [282] .

Другими словами, вина югославского руководства состояла в том, что возвеличивание Тито зашло так далеко, что его фактически поставили вровень с самим Сталиным. И в этом, надо признать, Лаврентьев был прав. В самом деле, «великим вождем», «любимым учителем», «отцом народов» и «гениальным полководцем» в мире до недавнего времени был только один человек — Сталин, а теперь им стал еще и Тито.

Как-то во время войны, когда на одном из заседаний начали провозглашать здравицы в его честь, маршал поднялся и сказался: «Всем тем, что я достиг, я обязан нашей партии. Я был неграмотный молодой человек, и партия меня взяла, дала мне образование и сделала из меня настоящего человека. Я ей обязан всем» [283] .

В другой раз, во время разговора о ведущей роли народных масс в истории, Тито заявил: «Все это чепуха! Часто и от одной личности зависит, как будет развиваться история». Не приходится сомневаться, что себя Тито тоже считал одной из таких личностей.

Листая страницы югославских газет начиная с осени 1944 года (некоторые из них выходили уже в освобожденном Белграде), можно легко проследить, как развивался процесс возвеличивания Тито. Например, 9 ноября в Белграде открылось заседание Великой скупщины народного освобождения Сербии. Тито появился на нем в маршальской форме и с недавно полученным советским орденом Суворова I степени на груди. Сопровождала его целая свита генералов. В газетных отчетах сообщалось, что «весь зал, как один человек, поднялся на ноги», и приветствия в адрес Тито не прекращались, несмотря на его просьбы к участникам заседания занять свои места. Однако те не садились, потому что хотели перед началом работы услышать речь Тито [284] . Но кульминация наступила, когда инженер из городка Сурдулица Михайло Джурич предложил присвоить Тито звание Народного героя Югославии. «Зал… содрогнулся от многолюдного крика „Тито! Тито!“, который сразу же превратился в новый клич: „Герой Тито! Герой Тито!“» — писала газета «Политика» [285] . 29 ноября орден Народного героя был торжественно вручен маршалу.

В течение 1945 года процесс возвеличивания Тито принял поистине стихийный характер. «Любимый вождь», «великий учитель», «отец наших народов», «гений народно-освободительной борьбы» — эти и другие эпитеты в его адрес раздавались на рабочих и молодежных митингах, партийных собраниях, спортивных праздниках и вообще почти повсеместно. Изображения «любимого вождя» вывешивали во всех государственных и общественных учреждениях, а во время праздников несли на демонстрациях вместе с портретами Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. Югославская пропаганда особо культивировала образ маршала и «полководца Победы», и это было понятно всем: ведь даже враги не могли оспаривать огромную роль Тито в недавней борьбе против оккупантов. Тито и сам охотно поддерживал этот образ, часто появляясь в маршальской форме.

Официальный день рождения Тито — 25 мая — сразу же после освобождения Югославии был провозглашен государственным праздником. Был разработан и специальный ритуал его проведения. Центральное место в нем занимала так называемая «эстафета молодости», которая ежегодно приурочивалась к этому дню. Тысячи лучших представителей югославской молодежи бежали по дорогам страны, передавая друг другу эстафетную палочку со звездой или факел. А 25 мая в Белграде двое самых достойных вручали ее самому маршалу. Этот праздник должен был символизировать верность молодого поколения «любимому учителю».