В местности под названием Злодеево (потому что там самый цвет партаппарата за ворованные деньги дачи себе понастроил, а их знакомый партийный бандит сдавал «freie Zimmer» [69] ) я получила клетушку на первом этаже.

Утром появился мой Золотой Слиточек. В красных шортиках, в белой рубашоночке поло, в сандаликах на босу ногу и с выражением лица еще более шельмецким, чем вчера. Трудно нам было сдержать себя в маленькой комнатушке, чтобы не украсть друг у друга хоть поцелуй, потому что химия решила играть ва-банк, то и дело, неся уничтожение, извергался супервулкан, кометы в Землю целились, точно сперматозоиды в яйцеклетку… В общем, нам пора уже было идти, но чем-то на него от меня пахнуло, и чем-то на меня от него повеяло, а может, это я невзначай о что-то такое потерлась, потому что хотела показать ему, как я делаю женщину-змею, и вот тогда: давай, один только поцелуйчик, ну а как поцелуйчик, так он, шельма, ко мне с этой своей мордой, полной белых зубов, с дыханием, короче: пиши пропало! Поглотила нас черная дыра. Я ему только успела шепнуть на ухо:

— Как ты думаешь, есть там какие-нибудь еще цивилизации?

— Нет, только мы, только мы одни!

«Пётрусь, там бяка!» — послышался из коридора голос женщины, вылавливавшей в нашем космосе — хоть никто его сюда не звал — своего ребенка.

— Во всем космосе и только мы одни?

— Только мы, только мы!

Тут наступило продолжительное космическое чмоканье и причмокивание, как будто одна черная дыра смачно поглощала другую.

— Тебя как зовут?

И услышала я будто в каком-то тумане:

— Змея, — после чего провалилась во что-то мягкое и пахнущее огнем, отравой, комета в Землю долбанула и зарылась в ней.

Когда мы выходили, в домике уже никого не было, и Змейка из холодильника продукты других отдыхающих подъедал, кофе для меня заварил, банку пива открыл, сигареты курил. Там, под Щецином, в детском доме сейчас линейка, там столовка, а мы тут (со Змеей) планируем будущие налеты. Есть любовь, есть жратва, есть внеземные цивилизации — есть всё, чего вчера не хватало, и золото блестит под солнцем. Мы молоды, а один из нас даже очень, мы бандиты и бандитки, мы золотые слиточки и женщины-змеи, и нам так хорошо… Мчимся по променаду на гокарте, я веду, он крутит педали, мы целуемся и мчимся. Сталкиваемся с другими гокартами. Разогналась золотая фура солнца, везущая контейнеры со светом с востока на запад по небесной автостраде.

А до любви остался шаг, один-единственный, не больше! [70]

Куда идем? Да на базу. А где эта база? Да в лучшем отеле «Дом Рыбака». Ну, ребята, видать, вы с выручкой! А что, мы такие! Входим через парадный вход, кафешка, соцреалистическая мозаика на стене изображает рыбацкую сеть. И вот room number такой-то и такой-то, всё супер. Я просто обалдела, как вошла в номер! Потому что вместо трех симпатичных зверушек, в клубах табачного дыма… Мне показалось, что трех зверушек убили, подстрелили, а их обессиленные трупики свисали, переброшенные через кровать, а в креслах сидели и курили три старых уголовника, очищенные от маскарадных звериных шкурок, в результате чего ставшие как бы помельче, пониже ростом: Лисенок, Тигренок и Мышонок, самый цвет криминальной малины, рецидивисты, фиолетовые точки наколоты в уголках глаз. Это они хорошо придумали, чтобы Утенка миру показывать, потому что, по правде, больше показывать было некого.

Я всплеснула руками:

— Ну, парни, который из вас Мышонок? Или лучше так: сама угадаю!

Начали мне представляться. Лапами своими татуированными, с грибком на ногтях, в томпаковых печатках, ручку мою, считай детскую, пожимали и за мое здоровье стопочки поднимали. Знали, что я вместо того, чтобы осуждать их бандитское ремесло, будучи беглянкой, на их стороне стою.

На головах у них были идиотские гостиничные чепчики, вроде как для того, чтобы волосы не замочить под душем. Но Мышонок в этом сморщенном чепце был похож скорее на волка, успевшего переодеться в бабушку и ждущего Красную Шапочку. Я инстинктивно назвала его «бабушка», все прыснули, и «бабушка» стало его новым погонялом. После чего Мышонок рассказал мне свою историю, грустную и мрачную, полную дождливых дней, в которые не хочется выходить даже из тюрьмы и идти на «малину», и снова воровать. Было в этой истории и убийство. Так что в расчете на одного ребенка (то есть на меня) многовато будет. Вот таким макаром я прибилась к банде бродяг в качестве женщины-змеи, прямо из Бухареста, Парижа и Нью-Йорка приехавшая сюда на гастроли, девушка Змеи, под псевдонимом не слишком оригинальным — «Молодая».

Ушли мы со Змеей по пляжу далеко на восток, туда, где поросший сосновым лесом береговой обрыв осыпался и ронял стволы в воду. Там мы купались в чудесном заливчике, целовались… ну и все такое прочее…

— А знаешь, здесь заповедник орлана-белохвоста? Ты была когда-нибудь в зоопарке?

— Хм…

— И зубры здесь есть. Заповедник. Ты когда-нибудь видела зубра? А та гора над нами называется Галочья гора.

— Ну.

— А если ты начнешь копать здесь, на пляже, то через пару минут докопаешься до воды, честно.

— Ну.

Я захохотала, просто на меня напал хохотун, как на того психа, что меня сюда привез. Парень хочет культурно девушку в зоопарк пригласить, мир показать, потому что она в детском доме ничего не видела, а она, видите ли, смеется. Вот так он на меня подействовал. Вот такие они, бандиты. Вроде как твердые, а в моем присутствии всегда мякнут и ведут себя, как ученики, и уши у них торчат и краснеют. Поэтому меня всегда к ним тянуло, так что если любить, то только бандита. Может, это какое-то сексуальное извращение, охотно поверю, какая-нибудь бандитофилия, во всяком случае, у меня это есть. Вот уже и Змея исповедуется мне, как он, будучи маленьким мальчиком (какой должно быть сладенький был!) с торчащими ушами, продался силам зла, отрывал крылышки у бабочек. Ждал, когда жук заползет в цветок мальвы, а потом защиплял цветок бельевой прищепкой, стряхивал жука в баночку и пшикал в него дезодорантом и т. д. Спичкой будил днем ночных бабочек и не давал им спать, кричал им над ухом: «Рота, подъем!», а ведь известно, что для ночной бабочки день это ночь.

— Эй, Змея…

— Что?

— А насчет той воды, ты пиздел, что можно докопаться? Ты хоть знаешь, сколько надо рыть, когда колодец копают?

И тогда мы начали копать. У самого берега. И сразу нашу дыру заполнила вода, хоть рядом лежал сухой белый песок.

— Видишь? Море не кончается берегом, оно идет под землю, оно уходит под нас, под дюны, оно везде. Море безбрежно.

— И под домами в Варшаве?

— А там оно самое грязное. В море на дне, под лесами, под городами, лежат утонувшие остовы кораблей еще той эпохи, которая была задолго до динозавров. Ржавеют там несметные сокровища, но они слишком глубоко, чтобы хоть кто-то мог до них докопаться… Только копать и копать… А как там твоя дырка?